Сквозные темы
Пророческий характер русской литературы. (По одному или нескольким произведениям ХХ века)
Много лет устремляем мы взгляд вперед, живем ради будущего, мыслим ради будущего, действуем ради будущего. Мы пытаемся увидеть это будущее через призму настоящего. Мы вглядываемся в то, что окружает нас, пытаясь прочесть в привычных контурах знаки грядущего. Место древнего оракула заняли барометр, снимки из космоса, прогнозы развития. Тайны человеческого духа изучает психология, тайны природных катаклизмов – метеорология,
Но над всеми этими новыми пророками стоит оракул более точный и более древний – литература. Там, где бессильна наука, единственным вожатым оказывается прозрение гения. И ни один последователь Фрейда не дойдет до глубин писателя-психолога, ни один философ не скажет так ясно о вечных вопросах бытия. И все это в живой истории мысли, прозрения в ее развитии – то, что именуется в списках тем сочинений “Тема… в творчестве…”. Искусство по природе своей видит то, чего ни одна наука увидеть не может, – живую человеческую душу с ее мыслями, чувствами, печалями и радостями и ее ценностью. И этот взгляд, пронзающий время, литература, описывая увиденное, не отводит от человека, с полнотой и точностью, вызывающими зависть исследователей. Особенно остро, особенно громко звучали ее пророчества в последнем веке, когда зашатались казавшиеся нерушимыми принципы, когда основой науки стала теория относительности, когда было открыто так много казавшихся немыслимыми дорог – слишком много. И на великую иллюзию коммунизма литература ответила тревожным набатом антиутопий, на теорию Павлова – тревожными портретами человеческой узости, на утверждение новых жизненных ценностей – ее сравнениями с извечными общечеловеческими ценностями.
На самой заре Страны Советов с одного из перронов отъехал поезд. В поезде Советский Союз покидал Евгений Замятин, на перроне его провожал Михаил Булгаков. Оба видели чуть больше, чем шеренги под красным флагом. Оба писали тревожные отчеты об увиденном – великие произведения русской литературы. Обоим не было места в России.
“Мы” Евгения Замятина – история системы, уничтожающей самое себя. Эти записки создает человек, преклоняющийся перед логической ясностью математики и построенного на ней Единого Государства, но если вначале они вполне оправдывают название “конспектов” – они сухи, лаконичны, отражают только выводы и все происшествия описывают как пример к тому или иному тезису, – то к концу произведения сам автор будет называть их “авантюрным романом”, хотя это и не совсем точно, скорее – художественным.
Мир, описанный Замятиным, с логической точки зрения безупречен. Он построен на последних достижениях науки и техники, в нем уничтожено социальное неравенство, правда, относительно – есть более и менее уважаемые профессии и люди, занимающиеся более высоким, в глазах окружающих, трудом, они получают многие поблажки (отношение Хранителей к Д до и после сообщения о том, что он – строитель Интеграла), в нем есть место искусству, прогрессу, истории, дружбе, любви… Но есть одна маленькая оговорка: место есть, пока они неглубоки. Поэта R будут восхвалять за стихи, в которых он сформулировал приговор другому поэту, написавшему то, о чем он действительно думал, и погибшему за это. На друга можно заботливо донести, а любовь выделяется по предварительной записи, причем любимый человек может завтра так же по записи принадлежать другому. С точки зрения логики, все безупречно.
Но есть силы выше логики, и плоский мир романа приобретает новое измерение -1, Х, величину, которой нет аналогов в материальном мире, ибо она сверхматериальна: подлинные любовь, доверие, истина, красота как чудо. В бездушный мир возвращается душа, и та глубина, та подлинность чувств, то ощущение реальности, которые она приносит в расчисленный мир, угрожают ему, ибо сводят на нет арифметику – как оценить душу? Сколько она стоит? И кем оказывается Благодетель, призывающий променять ее на спокойное существование? И не случайно I-330 (инициал Христа и номер, повторяющий цифру три) будет провозглашать свои истины и призывать к действию вдали от города, от людей, на лоне первозданной природы, на камне – “антихристиане” окажутся куда ближе к истине Святого Писания, чем логичные инквизиторы, запертые за стеклянной стеной своего непонимания, и символ их больше похож на Данко, нежели на Мефистофеля. Не все исчерпывается логикой, и история СССР, избравшего за свод законов самую выверенную немецкую логическую систему государственной жизни и павшего, запутавшись в собственных идеалах, тому подтверждение.
Страшные пророчества звучат и в повести М. А. Булгакова “Собачье сердце”. В самом начале мы видим зарождение этого СССР глазами пса Шарика. Этот сдержанный, суровый, выстраданный взгляд, не приукрашенный культурой, печальный, чуть философский проникнет повсюду и даст ужасающую картину сначала человеческого горя, потом, в квартире Преображенского, человеческой низости. Он первый приговорит пролетария, без идеологических завитушек оценив его как самое жестокое существо; он покажет нищету и несправедливость и своим примером, и примерами тех, кому он сострадает и кто сострадает ему; он оценит пациентов Преображенского, людей, захвативших власть и деньги и употребляющих их на совершенствование своей сексуальной жизни, назвав квартиру Преображенского “похабной”. И лирические внутренние монологи Шарика дадут куда более страшную картину пресловутой “разрухи”, нежели пламенные речи Преображенского, этого одного из последних “очажков” высокой, старой культуры, который вынужден заниматься отвратительнейшей практикой и бросать свою гениальность на омоложение старых развратников, чтобы сохранить эту культуру хотя бы в рамках своей квартиры, где, как в Ноевом ковчеге, спасаются от ужасов “новой социалистической культуры”, точнее, бескультурия, его прислуга и доктор Борменталь. Они еще держатся, профессор еще передает свои знания Борменталю, но хрупкость этого мирка очевидна – он обречен. Человечье сердце оказывается страшнее собачьего, человека, в отличие от собаки, не возьмешь ни лаской, ни жестокостью, не научишь высоким ценностям, и милый пес Шарик будет более благодарен за колбасу, способен оценить окружающих и воспользоваться шансом улучшить свою жизнь и себя самого, научиться прощению и пониманию, нежели простой советский человек.
Они были гонимы как пророки – мы преклоняемся перед ними как великими художниками. От них пытались отказаться – мы читаем и перечитываем их произведения, собираем по крупицам их биографию. Им не поверили, как древней Кассандре, – они оказались правы. Давно нет советской власти, но их предупреждения, как и всякое настоящее пророчество, не должны быть забыты. Ибо это пророчества о нас и для нас.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)Пророческий характер русской литературы. (По одному или нескольким произведениям ХХ века