Да, как ни грустно и ни
странно – я последний
из петербургских поэтов,
еще продолжающий гулять
по этой становящейся
все более и более неуютной
и негостеприимной земле.
Г. Иванов
Чудный серебряный век русской поэзии не вписался в “терновый венец революций”. Он исчез, как свет лета исчезает в предзимней сумрачности. Его героев разметало по всему свету. У них еще была прекрасная и трагическая судьба, но их серебряному веку уже была написана эпитафия, и написал ее последний поэт серебряного века Георгий Иванов:
Овеянный
В кольце святош, кретинов и пройдох
Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
А. жутко, унизительно издох.
По использованию поэтических средств для оценки тех или иных событий, как видит читатель, Г. Иванов силой и резкостью отличался от многих своих товарищей – символистов. Он, пожалуй, как вспоминают о нем мемуаристы эмиграции, был самым задиристым спорщиком, оспаривая все, что касалось поэзии, часто в язвительной форме. Славу такого задиры поэт приобрел еще на берегах Невы, в акмеистской среде, где его прозвали “Общественным мнением”. За это свойство его высоко ценили Н. Гумилев и А. Блок.
Проницательный А. Блок писал: “Когда я принимаюсь за чтение стихов Г. Иванова, я неизменно встречаюсь с хорошими, почти безукоризненными по форме стихами, с умом и вкусом, с большой культурной смекалкой, я бы сказал, с тактом; никакой пошлости, ничего вульгарного”.
Лишь попробовав все и отчаявшись в своих возможностях, умирая, Георгий Иванов раскрывает свою душу полностью и неожиданно понимает:
И полною грудью поется,
Когда уже не о чем петь.
Я люблю в его поэзии эти откровения и смелость чувств. Он решительно отвергает не нужное, на его взгляд, не только в себе, но и в искусстве. Например, он отвергает право собственности в искусстве. Он считает, что любая мысль, в том числе поэтическая, должна развиваться:
Вот вылезаю, как зверь из берлоги, я
В холод Парижа, сутулый, больной…
“Бедные люди” – пример тавтологии,
Кем это сказано? Может быть, мной.
Пять последних лет своей жизни поэт публиковал свою лирику на страницах нью-йоркского “Нового журнала” под рубрикой “Дневник”. Этот цикл интересен не только своей мистикой в стихах, но и теми событиями, которые связаны с ним. Хотя, я знаю, что биографии больших художников сплошь пестрят таинственными совпадениями.
Поэт много рассуждал в стихах о жизни и смерти. Он утверждал, что родиться поэтом не трудно, но, чем глубже он пишет о бессмертии, тем грустнее его чисто человеческий удел. Я считаю, что на такое мировоззрение поэта повлияла эмиграция.
Об этом он с сарказмом пишет:
Художников развязная мазня,
Поэтов выспренняя болтовня…
Гляжу на это рабское старанье,
Испытывая жалость и тоску:
Насколько лучше – блеянье баранье,
Мычанье, кваканье, кукареку.
У всех поэтов, насколько мне известно, такой мотив возникает: они начинают понимать, что не могут перепеть природу, замыкаются на себе. Сам Георгий Иванов призывал себя много раз отказаться от поэзии, но так и не сделал этого до последнего часа жизни. Более того, его собственное “кукареку” в этом мире было восхитительным.
Он, пожалуй, лучше всех поэтов серебряного века отразил вечные полярные символы жизни, звездное сияние и нищету человеческой жизни. Все это соседствует в его стихах в грустной гармонии:
И небо. Красно меж ветвей,
А по краям жемчужно…
Свистит в сирени соловей,
Ползет по травке муравей –
Кому-то это нужно.
Пожалуй, нужно даже то,
Что я вдыхаю воздух,
Что старое мое пальто
Закатом слева залито,
А справа тонет в звездах.
В этом волшебном пальто в бликах заката и сверкании звезд уходящий в вечность поэт Григорий Иванов и запомнился мне навсегда.
(2 votes, average: 4.50 out of 5)Последний из серебряного века