Поэтическое новаторство ранней лирики В. Маяковского

Превыше крестов и труб,

Крещенный в огне и дыме,

Архангел – тяжело ступ –

Здорово в веках, Владимир!

М. Цветаева

Впервые в литературу Маяковский вошел с появлением манифеста “Пощечина общественному вкусу”, в котором излагается программа футуристов. Маяковский не просто входит в литературу, он врывается, вносит коренные изменения. В манифесте говорится что футуристы – “лицо нашего времени”, предлагают “сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого и прочих с парохода современности”. Объявляют “непреодолимую

ненависть к существующему до них языку”.

Требуют “увеличение словаря в его объеме произвольными и непроизвольными словами”, сознавая тем самым “слово-новшество”.

Футуризм оказал большое влияние на раннее творчество В. Маяковского. Как “слово-новшество” поэт, используя традиционные способы образования слов, создает свои, новые формы: издеваюсь, декабрый вечер, любеночек, наслезненные глаза, дождь обрыдал и другие.

Коренное изменение внес Маяковский в технику русского стиха. Он установил новые методы рифмовки, которые близки к ораторскому слову. В своей статье “Как делать стихи?” Маяковский писал, что самое характерное слово он ставит в конец строки и подбирает к нему рифму.

Маяковский нарушает так называемый силлабо-тонический стих, установленный реформой В. Тредиаковского в начале ХVШ века, и создает тоническое стихосложение, в котором длина стиха определяется количеством полноударных слов.

Маяковский использует лестничное строение стиха, где каждое слово – “ступенька” – имеет логическое ударение и содержит определенную смысловую нагрузку.

Употребляя, на первый взгляд, обычные лексические единицы, иногда с новыми формами образования, Маяковский сумел создать ошеломляющие метафоры: “грудь ис-пешеходили”, то есть исходили взад и вперед, вдоль и поперек. Часто ошеломляющая метафора разворачивается во всю строфу:

Вот – я,

весь

боль и ушиб.

Вам завещаю я сад фруктовый моей великой души.

Практически в каждом произведении Маяковского в большом количестве содержатся метафоры – ошеломляющие, овеществляющие, развернутые; различные сравнения – “На цепочке Папомона поведу, как мопса” и другие, неологизмы, гиперболы, реже – прием контактного повтора

В тематике всех ранних произведений В. Маяковского есть нечто общее: человек большой любви, страсти, человек “для сердца” оказывается ненужным, неуместным, осмеянным. В них – крик боли, отчаяния, проклятия из-за лжи и подлости окружающего мира. Поэт в ожидании появления настоящего человека: “Опять, тоскою к людям ведомый, иду…”. У поэта “тоска к людям”, тяга к человеку; но вот, оглядываясь по сторонам, он видит, что перед ним вместо человека – какое-то странное существо, лишенное человеческого облика:

Два аршина безликого розоватого теста:

Хоть бы метка была в уголке вышита.

Нет лиц, нет людей – такова основная мысль многих стихотворений раннего Маяковского.

Через час отсюда в чистый переулок

вытечет по человеку ваш обрюзгший жир…

Жирные, лоснящиеся существа составляют массу окружающих.

Если Блок в “Плясках смерти” писал: “Как тяжко мертвецу среди людей…”, то о традиции молодого Маяковского можно сказать: как тяжело средь мертвецов живому. Экстраверт Маяковский обращается к людям, но не находит понимания. В этот период доля поэта – характерно обостренное чувство одиночества, близкое к лермонтовскому или есенинскому. Только если у Есенина – “я один… и разбитое зеркало” – это трагический финал жизни, то у Маяковского “мостовая моей души изъезженной” – трагическое начало.

Есенин пришел к нам с естественной, природной гармонией, но уходит ли с ней Маяковский? И с гармонией ли?

Все чаще в ранней лирике проступают тюремные очертания, обозначается образ “жизнь – тюрьма”, возникают ассоциации, несущие мысль о несвободе: бог, пойманный арканом в небе; городовые, распятые перекрестком.

В стихотворении “Ко всему” этот образ разрастается до огромных размеров:

… вся земля –

каторжник

с наполовину выбритой солнцем головой!

Жизнь в ранних стихотворениях Маяковского – несвободная, закованная, перечеркнутая тюремной решеткой.

Полжизни прошло, теперь не вырвешься…

… я в плену.

Нет мне выкупа.

Оковала земля, окаянная.

Я бы всех в жбви моей выкупал,

да в дома облесен океан ее!

Жизнь заточена, “океан любви” обнесен в дома – такой предстает действительность в ранней поэзии Маяковского.

Вместе с образом тюрьмы, “загона”, закованной земли развивается в творчестве Маяковского другой образ, сначала трагически окрашенный, – образ солнца.

Солнце у раннего Маяковского часто предстает в мрачном свете. Солнце – мучитель, проливающий кровь людей; солнце, едва просочившись в крохотную щелку, “как маленькая гноящаяся ранка”, тут же прячется, тускнеет, побежденное мраком, теснотой. Солнце – “неб самодержец”, жирных и рыжий, выезжающий “по тропам крыш”.

Раннему Маяковскому мерещились “косые скулы океана”, он мечтал о необъятных просторах жизни. Образ океана, как и образ солнца в ранние годы творчества, внутренне скован, несвободен. Как солнце заслонено решеткой, так и океан зажат в тиски.

Любовь громадины, “сфинкса” Маяковского – грандиозная, великая:

Любовь мою,

Как апостол во время оно,

По тысячи тысяч разнесу дорог.

Поэт “прекрасно болен”, у него “пожар сердца”. В поэме “Облако в штанах” любовь необходима, она прекрасна, даже если приносит боль:

…сквозь жизнь я тащу

миллионы огромных чистых любовей

и миллион маленьких грязных любят.

Во “Флейте-позвоночнике” звучат ноты отчаяния; разрушение направлено на самого себя: “Все равно я знаю, я скоро сдохну”.

В стихотворении “Ко всему” Маяковский, называя себя “величайшим Дон-Кихотом” говорит:

Любовь!

Только в моем

воспаленном мозгу была ты!

Была… Любовь уходит. И в поэме “Война и мир” поэт боится оступиться, потерять оставшееся:

Оступлюсь –

и последней любовишки кроха

навеки канет в дымный омут.

В поэме “Человек” Маяковский – в пламени любви.

… только

боль моя

острей –

стою огнем обвеет,

на несгорающем костре

немыслимой любви.

Костер несгорающий, но любовь немыслима, а боль – все острей…

И Маяковский бросается в другую стихию. От темы любви переходит к теме искусства,, поэта, его творчества.

В стихотворениях этой темы Маяковский говорит о необузданности, свободе творческой фантазии. Заявляет, что он не такой, как все. Его фантазия способна перевернуть мир:

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

Герой бросает вызов: он – “бесценных слов мот и транжир”. Поэт чист, но не защищен от грязи окружающих, которые взгромоздились “на бабочку поэтиного сердца”.

В стихотворении “Эй” ясно видно, что фантазия поэта действительно не знает границу:

Эй!

Человек,

землю саму

зови на вальс!

В стихотворении “Поэт-рабочий” Маяковский доказывает, что работа поэта такая же, как и работа токаря, поэт – тоже “фабрика”, деревообделочника – и голов людских обделываем дубы, рыбалка – “людей живых ловить, а не рыб”, кузнеца – “мозги шлифуем рашпилем языка”. И для Маяковского нет разницы между техником и поэтом. Они равны.

Сердца – такие ж моторы.

Душа – такой же хитрый двигатель.

Поэзия – главная, ведущая тема для молодого Маяковского.

Я хочу одной отравы –

пить и пить стихи.

Поэзия и жизнь поэта неразрывно связаны.

Видите –

гвоздями слов

прибит к бумаге я.

В поэме “Флейта-позвоночник” Маяковский оценивает свое творчество как что-то высшее, нечеловеческое:

Забуду год, день, число.

Запрусь одинокий с листом бумаги я,

Творись, просветленных страданием слов

нечеловечья магия.

И вся поэзия раннего Маяковского – это фантастическая, неземная, “нечеловечья магия”.