Михайловский Н. К
В чем состоят главные черты писательской индивидуальности Островского и почему она не вызывает страстных споров и резких разногласий?
Восстанавливая в своей памяти длинный-длинный ряд героев и героинь Островского, невольно представляешь их себе снабженными либо волчьим ртом, либо лисьим хвостом, либо тем и другим вместе. Психология насилия и обмана в их бытовой русской форме – этим исчерпывается содержание чуть ли не всех произведений Островского и, во всяком случае, всех тех, которые еще долго, долго будут нам
Высокий комический талант Островского и тонкое понимание психологии обмана и насилия давали ему возможность с необыкновенной жизненностью рисовать эти переходы, которые у всякого другого, даже большого писателя рисковали бы оказаться фальшивыми, деланными. Но ему не чужда была и глубокая трагическая струя. В числе его героев и героинь есть немало таких, которые изнемогают от плавания в безбрежном море наглого издевательства и подлой лжи, изнемогают и тонут в пьяном разгуле, как Любим Торцов (“Бедность не порок”), в сумасшествии, как Кисельников (“Пучина”), прямо в реке, как Катерина (“Гроза”).
В последнее время талант Островского как бы несколько поблек. С этим соглашались самые горячие его почитатели и часто находили возможным хвалить только его удивительный язык. Действительно, язык Островского до конца дней его оставался образцовым русским языком, сильным, метким, образным, и едва ли кто-нибудь из самых крупных наших писателей может с ним в этом отношении померяться. Но я не думаю, чтобы талант Островского под конец жизни в самом деле ослабел. Дело в том, что литературная деятельность Островского главным образом захватывает дореформенную Россию. Я говорю, конечно, не о времени, в которое написаны его произведения, а о его действующих лицах, не затронутых или почти не затронутых разнообразными сложными веяниями – хорошими и дурными, подлинными и фальшивыми, крупными и мелочными, – которые мы пережили в последнюю четверть века. Островский понимал, что к концу этой четверти века семейная драма, не осложненная всеми этими веяниями, не отразившая их на себе, как бы она ни была высока и многозначительна в общем смысле, не может уже представить столь полную картину русской жизни. Но ориентироваться в этой сложной, запутанной сети он не мог (отнюдь, я думаю, не вследствие ослабления таланта). Он пробовал, искал, – где же теперь интересные и характерные формы насилия и обмана, – и было бы очень любопытно проследить эти поиски в его позднейших произведениях, но это заняло бы у нас слишком много времени, а смерть Островского наступила так внезапно, что заранее приготовиться к такому исследованию не было возможности.
Как бы то ни было, но Островский десятки лет неустанно творил, неустанно делал великое, доброе дело; и, помимо высокой художественной цены его произведений, всякий, испытавший на себе, что значат волчий рот и лисий хвост, – а мало ли таких испытавших?! – скажет: мир праху твоему, борец за оскорбленную, попранную насилием и обманом душу человеческую.
1886
Михайловский Н. К