Поэзия Лермонтова, по мнению Белинского, ознаменовала новую фазу в истории русского самосознания, глубоко отличающуюся от пушкинской эпохи. Пушкин явился провозвестником человечности, пророком высоких идей общественных; но его лирические стихотворения были полны светлых надежд, предчувствия торжества, силы и энергии. В первых лирических произведениях Лермонтова также виден избыток несокрушимой силы духа; но в них уже нет надежды, они поражают душу читателя безотрадностью, отсутствием веры в жизнь и чувства человеческие… Нигде нет пушкинского
Лермонтов – поэт совсем другой эпохи, и его поэзия – новое звено в цепи исторического развития нашего общества.
Член литературного кружка С. Е. Раича, будущий профессор Московского университета С. П. Шевырев поучал на страницах “Московского вестника”: “Говори чаще с самим собой, – о, как эта беседа богата мыслями! Она требует напряженного внимания, а ты знаешь – степенью внимания измеряется гений человека. Тот мудрец истинный, кто умеет говорить с самим собой”.
Всем предшествующим жизненным опытом, кратким по времени, но глубоким по сути, душа Лермонтова радостно откликается на этот призыв, на этот общественный запрос. Поэт очень интенсивно работает. Поток стихов заполняет одну тетрадь за другой. Все эти стихи связаны между собой и напоминают своеобразный лирический дневник лермонтовской души, занятой напряженным самоанализом. Слово “дума” является в них ключевым: “бореньедум”, “тревогиума”, “пытки бесполезных дум”, “всегда кипит и зреет что-нибудь в моем уме”.
Он считает самосознание “божественным огнем души”, даром Творца. “Назвать вам всех, у кого я бываю? – спрашивает юный Лермонтов в одном из своих писем и отвечает: – Я сам та особа, у которой бываю с наибольшим удовольствием… В конце концов я нашел, что лучший мой родственник – это я сам”.
Сквозная тема творчества Лермонтова юных лет о двойственности человека, о борьбе в его душе “небесных” и “земных” начал порождена атмосферой умственной жизни Москвы начала 1830-х годов. В январском номере журнала “Антей” Н. И. Надеждин писал: “Дух человеческий есть гражданин двух противоположных миров. Как свободная сила разумения, он есть дух чистый, бессмертный – пришлец от обители горной незримой земли; но сей дух обличен вместе плотию, слепленной из земного брения, – есть обитатель дольной видимой вселенной.
Сия двойственность, различая самое себя через самосознание, составляет основное начало полного человеческого бытия”.
В творчестве Лермонтова эта двойственность человека осознается как источник трагического душевного противоречия. В стихотворении “Ангел” душа помнит о своей небесной родине, тянется к ней, “скучные песни земли” не могут заменить ей “звуков небес”. И потому душа, плененная земными оковами, страдает и тоскует об утраченном рае, стремится к совершенству, но никогда не достигает его. В стихотворении “Небо и звезды” Лермонтов пишет:
Тем я несчастлив,
Добрые люди, что звезды и небо –
Звезды и небо! – а я человек!..
Поэт не сомневается в бессмертии души и в том, что, отделившись от тела, она вернется на свою небесную родину. Русский поэт и религиозный философ Серебряного века Д. С. Мережковский писал: “Когда я сомневаюсь, есть ли что-нибудь, кроме здешней жизни, мне стоит вспомнить Лермонтова, чтобы убедиться, что есть”.
Но одновременно в поэзии Лермонтова появляется другой, совершенно противоположный мотив – любви к грешной земле. В стихотворении “Земля и небо” он пишет:
Как землю нам больше небес не любить?
Нам небесное счастье темно;
Хоть счастье земное и меньше в сто раз,
Но мы знаем, какое оно.
Примирить “землю” и “небо”, увидеть в земной красоте отблеск лучей небесной славы Лермонтов еще не может. Он видит причину этого разлада в помраченной грехом природе человека, находит “корень мук в себе самом”. А в счастливые мгновения он готов примириться с небом и поверить в возможность союза его с землей:
Когда б в покорности незнанья
Нас жить Создатель осудил,
Неисполнимые желанья
Он в нашу душу б не вложил,
Он не позволил бы стремиться
К тому, что не должно свершиться.
Он не позволил бы искать
В себе и в мире совершенства,
Когда б нам полного блаженства
Не должно вечно было знать.
Здесь Лермонтову раскрывается смысл земной жизни. Он заключается в совершенствовании себя и мира, в постепенном выявлении человеком его божественной сущности:
Но чувство есть у нас святое –
Надежда, Бог грядущих дней, –
Она в душе, где все земное,
Живет наперекор страстей;
Она залог, что есть поныне
На небе иль в другой пустыне
Такое место, где любовь
Предстанет нам, как ангел нежный,
И где тоски ее мятежной
Душа узнать не может вновь.
Однако мгновенные прозрения или просветы вновь сменяются у Лермонтова сомнениями. Конфликт “земного” с “небесным”, периодически возобновляясь, пройдет через все его творчество и достигнет максимальной степени напряжения в двух зрелых романтических поэмах – “Демоне” и “Мцыри”.
То неустойчивое и переменчивое состояние духа, в котором находился Лермонтов-поэт, Белинский называл “рефлексией”. Это “переходное состояние”, “в котором человек распадается на два человека: один живет, а другой наблюдает за ним и судит о нем”. Тут нет полноты ни в каком чувстве, ни в какой мысли, ни в каком действии: как только зародится в человеке чувство, намерение, действие, тотчас какой-то скрытый в нем самом враг подсматривает, верна ли, истинна ли эта мысль, действительно ли чувство.
И человек, борясь с противоречиями собственной природы, кружится и бьется внутри себя самого, нигде не находя для себя полноты и самоуспокоения.
Лирика Лермонтова во многом предвосхищает творчество Достоевского: она разрушает иллюзию человеческой “самодостаточности”, подрывает ренессансную веру в неизменную и добрую природу человека, лишь искаженную враждебными ей внешними обстоятельствами. Отдаваясь последовательному и бесстрашному самоанализу, Лермонтов обнаруживает корень противоречивости и отсутствия гармонии внутри самого человека, совмещающего в своей глубине “священное с порочным,. Главный источник мук и бед он видит не во внешних обстоятельствах, а в болезненном состоянии, в котором находится человеческая душа.
Именно в этом содержится одна из ключевых особенностей лирики Лермонтова, которая получит свое продолжение и развитие в творчестве Достоевского и Толстого.
В стихотворении “Не думай, чтоб я был достоин сожаленья…” поэт равняется на Байрона, соотносит с ним свои идеалы и мечты:
Я молод; но кипят на сердце звуки,
И Байрона достигнуть я б хотел;
У нас одна душа, одни и те же муки;
О. если б одинаков был удел!..
Однако меру лермонтовского “байронизма” нельзя преувеличивать. Не случайно два года спустя поэт напишет:
Нет, я не Байрон, я другой,
Еще неведомый избранник,
Как он, гонимый миром странник,
Но только с русскою душой.
И вот оказалось, что для Лермонтова его “русская душа” означала несравненно больше, чем для Байрона душа “английская”. В 1815 году войска англичан с помощью прусских союзников разбили армию Наполеона при Ватерлоо. Для Англии эта победа была сопоставимой с русским Бородино. Сразу же Байрон написал стихи “Прощание Наполеона”. Подзаголовком “с французского” он застраховал себя от английской цензуры и, вероятно, от неизбежных недоумений своих соотечественников.
Наполеон Байрона, в отличие от исторического Наполеона, просившего пощады у победителей, мечтает о реванше, о кровавой мести врагам-англичанам. При этом Байрон ему глубоко сочувствует.
У Лермонтова в его стихах наполеоновского цикла нет и намека на оправдание воинственных замыслов императора. Наоборот, основная тема – это Наполеон поверженный, страдающий в изгнании, “на острове уединенном”, уже оставивший “и честолюбие, и кровь, и гул военный”. Он тоскует о “Франции милой”, которая не заслужила, чтобы “великий жизнь окончил в ней”. В “Воздушном корабле” высокий дух императора томится в одиночестве и каждый раз, в день скорбной своей кончины, навещает далекую родину и тщетно ищет там своих друзей:
Иные погибли в бою,
Другие ему изменили
И продали шпагу свою.
Отличительным признаком эпохи Лермонтова Белинский считает бесстрашный самоанализ и доходящее до самых глубинных противоречий человеческой природы самопознание. “Наш век, – говорит он, – есть век сознания, философствующего духа, размышления, “рефлексии”… Он громко говорит о своих грехах, но не гордится ими; обнажает свои кровавые раны, а не прячет их под нищенскими лохмотьями притворства. Он понял, что осознание своей греховности есть первый шаг к спасению.
Он знает, что “действительные страдания лучше мнимой радости”. Душа человека лермонтовского поколения, “страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет… она проникается своей собственной жизнью, лелеет и наказывает себя, как любимого ребенка. Только в этом высшем состоянии самопознания человек может оценить правосудие Божие”, – считает В. Г. Белинский.
Ему вторит М. Ю. Лермонтов.
Находишь корень мук в себе самом,
И небо обвинить нельзя ни в чем, –
Пишет поэт в стихотворении “1831-го июня 11 дня”. И далее:
Я к состоянью этому привык,
Но ясно выразить его б не мог
Ни ангельский, ни демонский язык:
Они таких не ведают тревог,
В одном все чисто, а в другом все зло.
Лишь в человеке встретиться могло
Священное с порочным. Все его
Мученья происходят оттого.
В этом заключены трагические душевные противоречия поэта.
(2 votes, average: 4.00 out of 5)Трагические душевные противоречия в ранней лирике Михаила Лермонтова