Проблема прототипов героев романа “Евгений Онегин”

“Евгений Онегин” – первый реалистический русский роман, в котором “отразился век и современный человек”, по словам самого автора. Для нас уже привычно то, что в таких произведениях изображаются типические герои в типических обстоятельствах. Но в эпоху создания этого произведения, когда еще господствовал романтизм, а реализм только начинал определять свои черты в творчестве Пушкина и Грибоедова, многое в романе казалось читателям необычным, даже странным. Не случайно Пушкин так настойчиво стремился отделить автора от героя,

поскольку читатель привык к тому, что в произведениях романтизма – это одно лицо. Создатель “Евгения Онегина” даже использует такой необычный прием, как включение в художественный мир произведения своеобразного автора-персонажа, который дружит с Онегиным, хранит письма героев, входит в круг их знакомых. Наряду с этим, непосредственно на страницах романа автор выступает и как его творец, обсуждающий с читателем, как он создает своих героев, какие повороты сюжета предполагаются в дальнейшем и т. д. А становясь лирическим героем, автор говорит в лирических отступлениях о своей жизни, чувствах, мыслях и переживаниях, дополняя общую картину жизни России той эпохи и создавая подлинную “энциклопедию русской жизни”. Все это подчеркивает необычность соотношения в “Евгении Онегине” реальных фактов и художественного вымысла, а потому вопрос о прототипах героев с момента первого знакомства читателей с романом стал широко обсуждаться. Рассмотрим в докладе, как современные ученые относятся к проблеме прототипов героев пушкинского романа и какие реалии жизни в нем действительно нашли отражение.
Многие современники ПушкинА >>> находили в героях произведения черты своих знакомых, иногда даже себя самих, среди возможных прототипов Онегина, Татьяны, Ленского, Ольги назывались самые различные люди той эпохи. Но в дальнейшем, когда была осмыслена специфика реализма – как художественного метода, который позволяет автору создавать своих героев на основе обобщения широкого круга жизненных явлений, стало понятно, что в прямом смысле прототипы, то есть те реальные люди, с которых нарисован тот или иной образ, в таком произведении невозможны. Как отмечает известный пушкинист Ю. М Лотман. И все же такие попытки неоднократно делались, причем не только в пушкинскую эпоху: ведь та творческая лаборатория писателя, которая позволяет ему создавать поистине живые образы, по-прежнему остается для нас загадкой.
Условно можно разделить предположения о прототипах героев романа на две группы. К первой относятся весьма наивные высказывания современников Пушкина, а иногда и более поздние свидетельства, о том, что он нарисовал портрет того или иного человека. Ко второй – серьезные исследования и глубокие суждения знатоков творчества Пушкина о том, что в основу каких-то отдельных черт его героев могли быть положены характерные особенности конкретной личности. Рассмотрим наиболее характерные примеры каждой из групп.
К первой группе относятся, прежде всего, мемуарные свидетельства. Так, много было написано о прототипах Татьяны Лариной. Среди них называлась известная всем по знаменитому посланию ( “Я помню чудное мгновенье…” ) Анна Петровна Керн. Другие современники Пушкина в качестве прототипа Татьяны называли Елизавету Ксаверьевну Воронцову – жену графа М. С. Воронцова, генерал-губернатора, начальника Пушкина во время южной ссылки поэта. Он познакомился с этой известной светской красавицей в 1823 году в Одессе и страстно ею увлекся. Это чувство оставило свой след в таких замечательных стихах, как “Сожженное письмо”, “Храни меня, мой талисман”, “Прощание”. Действительно, момент знакомства с этой женщиной совпадает с началом работы над “Евгением Онегиным”, по достаточно ли этого, чтобы проводить такую явную параллель? Судьба Воронцовой в замужество, действительно, напоминает судьбу Татьяны Лариной, но характер этой реальной женщины был совсем иной. Скорее наоборот, современники Пушкина, поражаясь точностью создания типических характеров, находили аналогии с ними в реальных людях. Так, например, знакомый Пушкина по южной ссылке Александр Николаевич Раевский в письме поэту называл “Татьяной” близкую им обоим женщину, как считают некоторые исследователи, именно Е. К. Воронцову.
Сам А. Н. Раевский тоже выдвигался в качестве прототипа героя романа – Евгения Онегина. Старший сын генерала Н. Н. Раевского, с семьей которого Пушкин путешествовал по Крыму в 1820 году, Александр Николаевич имел сильное влияние на молодого поэта-романтика. Ему посвящены многие стихи, самое известное из которых “Демон” (1823), хотя впоследствии дружба с ним Пушкина прекратилась, о чем выразительно, свидетельствует стихотворение “Коварность”, написанное осенью 1824 года вскоре после прибытия в Михайловское. Причиной охлаждения между бывшими друзьями явилось то, что, вероятно, именно А. Н. Раевский, как и Пушкин, страстно влюбленный в Е. К. Воронцову, способствовал удалению поэта из Одессы. Черты умного, скептического, байронического разочарованного и опустошенного несчастной любовью Александра Раевского вполне могли быть использованы Пушкиным при создании образа Онегина.
Но в качестве прототипа героя выдвигались и другие известные личности, например, Петр Яковлевич Чаадаев. Один из самых образованных и блестящих людей своего времени, будущий философ и публицист. Чаадаев познакомился с Пушкиным еще в 1816 году в Царском Селе, где стоял полк, в котором тогда служил Чаадаев. Дружба с ним продолжалась на протяжении всей жизни Пушкина, но особенно сильное влияние на молодого поэта. “вольнолюбивые мечты” Чаадаева оказали в ранний период творчества. Ему посвящено известное послание “К Чаадаеву” (1818) и ряд других стихотворений. Впрочем, Чаадаев славился среди современников не только свободолюбием, независимостью и остротой суждений, но и утонченным аристократизмом и щегольством в одежде. Именно в этом последнем качестве он иронически упомянут на страницах “Евгения Онегина”. Хотя параллель и здесь может быть проведена на более серьезном уровне. Известно, что Чаадаев был одним из прототипов и другого литературного персонажа – Чацкого из комедии А. С. Грибоедова “Горе от ума” . Причем считается, что Грибоедов, вводя линию сплетни о сумасшествии героя как выражение борьбы консервативного общества с инакомыслием, в чем-то предвидел судьбу реального человека – Чаадаева. После публикации в 1836 году “Философического письма”, в котором содержалась резкая оценка истории России и ее современного состояния, Чаадаев был официально объявлен сумасшедшим и помещен под домашний арест. Исходя из этого, сближение Онегина с героем грибоедовской комедии в восьмой главе (“…и попал, как Чацкий, с корабля на бал”) наводит на размышления о том, что независимость н неординарность умонастроения и поведения Чаадаева также нашли отражение в образе Онегина.
Выдвигались версии относительно прототипов и других героев романа, иногда весьма наивные. Так, знакомый Пушкина, с которым он впервые встретился во время Михайловской ссылки, сын хозяйки соседнего имения Тригорское Алексей Николаевич Вульф записал в дневнике в 1833 году: “Я даже был действующим лицом в описаниях деревенской жизни Онегина”.
Трудно согласиться с такой прямолинейностью выдвинутых параллелей, но все же следует отметить, что, действительно, черты обитателей и обстановки Тригорского нашли отражение на страницах романа. Недаром посетителям Пушкинского заповедника и сейчас показывают “скамью Онегина”, которую так назвали еще в семье Осиповых-Вульф. Они считали, что именно в таком уголке – парка и могло произойти всем памятное объяснение Онегина с Татьяной. Семью Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф составляли сын Алексей и еще две дочери от первого брака – старшая Анна и младшая Евпраксия Вульф, две маленькие дочки от второго брака – Мария и Екатерина Осиповы, а также падчерица Александра Осипова – Алина, как ее все здесь называли, и племянница Анна Ивановна Вулъф. Черты Прасковьи Александровны Осиповой во многом отразились в образе матери Татьяны Лариной. Оставшись после смерти мужа главой многочисленного семейства, Прасковья Александровна взяла на себя все хозяйственные заботы по имению, как и мать Татьяны и Ольги в романе.
Дочери от первого брака сестры Анна и Евпраксия (Зизи – как ее называли дома) – это те, кого Алексей Вульф называет прототипами Татьяны и Ольги. Существуют ли реальные основания для проведения таких сопоставлений? Веселая и шустрая пятнадцатилетняя Зизи была предметом постоянных шуток и розыгрышей Пушкина, его невинного ухаживания. Она отличалась тонкой талией. Однажды в шутку Пушкин решил с ней помериться поясом. “Тальи наши нашлись, одинаковы, – пишет он в письме брату. – Следовательно, одно из двух: или я имею талью І5-летней девушки, или она талью 25-летнего мужчины. Евпраксия дуется и очень мила”. Именно эта черта реальной девушки и нашла отражение на страницах “Евгения Онегина”
Более серьезное чувство возникло у Пушкина к другой “тригорской деве” – Алине. Именно ей посвящено его знаменитое стихотворение “Признание”, в котором и шутка, игра, и глубоко затаенное чувство: “Я вас люблю, хоть я бешусь…”. Что же касается названной Алексеем Вульфом в качестве прототипа Татьяны Анны Николаевны Вульф – старшей из сестер, то здесь ситуация более сложная. Совсем не похожая на резвую Зизи, Анна – девушка серьезная, поэтичная, музыкальная, склонная к мечтательности и задумчивости. Она питала к поэту глубокое и серьезное чувство, которому оставалась верна до конца жизни. Пушкин, не разделяя это чувство, тем не менее, ценил умную, начитанную девушку; зная о ее увлечении Байроном, подарил ей портрет поэта. Может быть, слегка ухаживал, как, впрочем, и за другими тригорскими барышнями. Сохранилась их переписка, в которой ярко выразились чувства девушки. Вот отрывок из ее послания поэту: “Что сказать вам и с чего начать мое письмо? А вместе с тем я чувствую такую потребность написать вам, что не в состоянии слушаться ни размышлений, ни благоразумия”. Вспомним письмо Татьяны: “Я к вам пишу – чего же боле”! Что я могу еще сказать?”. Отметим, что Анна Вульф, в письме от 11 сентября 1826 года, из которого приведен отрывок, еще не могла знать эти страницы романа, но сходство очевидно. Вероятно, здесь, как и в других случаях, речь идет не о прототипе, а об особом характере творческого процесса писателя-реалиста, переплавлявшего реальные жизненные впечатления в незабываемые образы и характеры.
Пожалуй, с такой точкой зрения можно согласиться. По мнению ученых, изучавших творчество Пушкина и находивших все новые и новые параллели между героями его романа и современниками поэта, “главные герои “Евгения Онегина” не имели прямых прообразов”. Но зато они сами “сделались для современников психологическими эталонами: сопоставление себя и своих близких е героями романа становилось средством объяснения своего и их характеров”. Не случайно Ю. Н. Тынянов, написавший роман о пушкинской эпохе “Кюхля”, находит вполне плодотворное сопоставление: он выдвигает версию о том, что в качестве прототипа Ленского мог выступать лицейский друга Пушкина поэт-декабрист В. К. Кюхельбекер. Пушкин, находясь в Михайловской ссылке, называл его “мой брат родной по музе, по судьбам”. Действительно, отдельные черты этого человека могли быть использованы при создании образа Ленского. Но еще интереснее то, что сам Кюхельбекер, хорошо знавший Пушкина, высказал парадоксальную, но в целом очень правильную мысль: “Поэт в своей 8-й главе похож сам на Татьяну. Везде заметно чувство, коим Пушкин переполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал весь свет”.
Действительно, все споры о прототипах героев “Евгения Онегина” в конечном итоге разрешаются тем, что это – “самое задушевное произведение Пушкина, самое любимое дитя его фантазии”. Так писал критик В. Г. Белинский еще в середине ХІХ века, но справедливость его суждений о главном романе великого русского поэта только подтверждается новейшими исследованиями его творчества.