Лесков начинал литературную работу с несокрушимой верой в силу слова, начинал призывом: “Пора нам отвыкать от мысли, что предметом литературы должно быть что-нибудь особенное, а не то, что всегда перед глазами и от чего мы все страдаем прямо или косвенно. Сбросив вековой хлам предубеждений, мы ощутим себя близкими к жизни наших меньших братии и сумеем помочь им вовремя и кстати, обнаруживая противящиеся гигиене стороны общественной жизни”.
Темпераментный, много и интересно пишущий журналист” Лесков был очень скоро замечен в петербургских
Действительно Лесков давно начал выстраивать в своей прозе ряд гордых, самобытных народных героев, о котором Горький отзовется: “Иконостас праведников и святых”.
Публикуя рассказ “Однодум” в 1879 году, Лесков говорит о своей встрече с неким известным писателем, который не видел на Руси “ничего, кроме мерзости”. “Я пошел, – говорил Лесков, – искать праведных, пошел с обетом не успокоиться, доколе не найду хотя то небольшое число трех праведных, без которых “несть граду стояния”… Искание писателем народного положительного типа было знамением времени. Почти в те же дни в “Записках степняка” Александра Эртеля “блажной” мужик Трофим Кузькин, вспоминая Писание, рассуждал: “…коли ежели один праведник найдется – целое царство помилую…
Ну, вот ты и подумай: аль уж в хресть-янстве праведника-то одного не найдется?.. Аль уж душа-то у всех сгинула?., чтоб за мир, к примеру?”.
И Лесков нашел то, что искал: в массе простых мирян, незаметно, но постоянно творящих подвиг человеколюбия, открылась ему великая сила, коей стоит от века русская земля. “Дух… бьет в совесть” таких людей, как швейцар Певунов или квартальный Александр Рыжов, и они становятся неуступчиво последовательны, неукротимы в достижении цели. Если зачастую праведники Лескова действовали в николаевскую эпоху, произведения о них не утрачивали современного звучания: реакция 1880-х годов мало чем отличалась от последекабрьской “глухой поры”. Политические и моральные основания режима оставались неколебимы.
Реакционеры пытались реабилитировать крепостные нравы.
К николаевский поре Лескова влекло и то, что время неравной борьбы человека с угнетением, “когда все жалось и тряслось”, дало немало трагических фигур, не ставших победителями, однако сохранивших для будущего человечность в бесчеловечных условиях. Героиня “Тупейного художника” Любовь Онисимовна с детства зажигает рассказчика ненавистью к рабству и состраданием к людской боли, которые формируют личность гуманиста и демократа. “Чертами примера” запечатлелись в памяти воспитанников кадетского корпуса их наставники, мужественно противостоявшие попыткам политического режима “уединоображивать” человеческие натуры, гасить умы. Возвышающим дух преданием становятся в сознании массы подвиги орловского простолюдина Голована, не единожды жертвовавшего собой во имя людей.
Силой отзывчивого сердца преодолевает предрассудки массы кромчанин Селиван.
В “Левше”, написанном в 1881 году, “прехитроетно” рассказана судьба человека без имени – гениального тульского оружейника. Бедняк в опорочках и ветхом азямчике, учившийся “по Псалтырю и Полусоннику”, не знающий “нимало арифметики”, сумел сработать нечто “сверх понятия” – подковал мельчайшими тульскими подковами лондонскую “нимфозорию”. Это парадокс, однако, по убеждению Лескова, вся Россия – Царство парадокса.
Гений создает… безделку. Патриотизм, талант Левши употреблены на удовлетворение тщеславия “государя Николая Павловича”. Когда же он хочет совершить подвиг гражданский, необходимый не императору, а России, Левша не нужен. “Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся”, – говорит умирающий мастер.
Но граф Чернышев, которому последний наказ Левши передан незадачливым эскулапом, кричит в ответ: “…Не в свое дело не мешайся: в России на это генералы есть”. Слова Левши умирают вместе с ним, и Крымская кампания, где военными противниками русских оказались англичане, приносит России поражение.
Драма Левши – историческая драма его родины. Источник поражений Руси – засилие “парадных генералов”, безгласность, бесправие парода. Те же замундированные представители “порядка” – гонители самобытного философа-квартального Александра Рыжова.
Действия низшего чина буквально опираются на заповеди Библии, что подрывает и моральный авторитет, и доходы “высших”. Хитроумно-комичные попытки светского и духовного начальства сбить социального новатора-одиночку с пути добра разбиваются о твердость самобытного философа, рассматривающего честность по службе как служение России и человечеству.
Что русская государственность – система узаконенной “неправды”, окончательно выясняется при встрече Рыжова с губернатором. Человек “довольно доброго сердца” мыслит по-чиновному практично, то есть плоско и пошло в сравнении со своим подчиненным. Верховный носитель губернской власти полагает, что каждый, кто вскарабкался хотя бы на самую малую государственную должность, стремится извлечь корысть.
Моральная чистота Рыжова оказывается отклонением от шаблонных правил поведения, вне которых не существует аппарата власти.
“Чудак, чудак!” – аттестует Рыжова сановник: фигура честного человека странна и нелепа в державной системе, которую представляет губернатор. Однако всем ходом повествования Лесков – талантливейший воспреемник опыта Гоголя и Щедрина – показывает карикатурность “чудной” системы. Эпизод с первым в России пожалованием квартального владимирским крестом уникален по нелепости, ибо даже “носить… ордена Рыжову было не на чем”. Получив никчемный металлический знак, Рыжов смотрит на него и вслух думает о губернаторе: “Чудак, чудак!” Сорвавшийся с уст сановника эпитет “отражен” обратно: скепсис народа по отношению к своим правителям внушительнее и обоснованней, чем недоумевающая ирония губернатора. Орден не может прибавить человеку праведности, достоинства, не может возвысить его в собственных глазах.
Рыжов – слишком человек, он значителен сам по себе, в своем человеческим звании. “Неправедная” система встречается с крупной личностью и оказывается неспособной ее “перемолоть”.
Неизбежность появления и жизнеспособность “антиков” даже в условиях николаевской поры питали сюжеты рассказов и характеры героев Лескова, требовали от него “внимания к добру”. Недаром в конце жизни он ставил себе в особую заслугу изображение русских положительных типов. Но, конечно, главная заслуга Лескова в том, что на Растеряеву улицу российской словесности он привел таких героев-праведников, как Туберозов, Ахилла, Флягин, Голован, Левша, как Тупейный художник или Доримедонт Рогожин…
Не видны были до Лескова эти русские самоцветы, а без них, как говаривал писатель лесковского подобия А. Платонов, “народ не полон”.
(2 votes, average: 2.50 out of 5)Николай Лесков – мастер в создании образов праведников