МЕРТВЫЕ И ЖИВЫЕ ДУШИ (по поэме Н. В. Гоголя “Мертвые души”)
Главный герой поэмы Н. В. Гоголя “Мертвые души” коллежский советник Павел Иванович Чичиков задумывает невиданную аферу. Потерпев крах на таможенной службе, он вынужден “заняться званием поверенного”. При выполнении поручения, сущность которого состояла в том, чтобы “похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян”, Чичикова, привыкшего к трудностям добывания хлеба насущного, неожиданно осеняет вдохновеннейшая мысль: “Да накупи я всех этих, которые вымерли, пока еще не подавали новых ревизских сказок, приобрети их, положим тысячу, да, положим, опекунский совет даст по двести рублей на душу: вот уж двести тысяч капиталу!” “Мертвые души” становятся для него товаром, который может принести неплохие барыши. Чудовищная сама по себе мысль о торговле людьми достигает высот абсурда в случае с “мертвыми душами”. Однако содержание поэмы дает нам право говорить, что, давая такое название своему произведению, автор имел в виду отнюдь не души умерших крестьян.
В контексте совершаемой Чичиковым аферы понятие “мертвая душа” приобретает иной смысл. “Мертвые души” – это все те, в ком разрослась “ничтожная страстишка к чему-нибудь мелкому”, заставившая его “позабывать великие и святые обязанности и в ничтожных побрякушках видеть великое и святое”. Много ли таких “мертвых душ” на Руси? Казалось бы, все члены общества тем или иным образом заняли свою нишу, жизнь кипит, бурлит, но в действительности за этим внешним движением скрыта пустота, бездушие, а точнее смерть самой души, ее лучших проявлений. На всех уровнях иерархии общества можно наблюдать одну и ту же картину: паразитирование одних за счет других, более слабых или менее ловких. Так, мелькающие на вечере у губернатора черные фраки приравнены к мухам, облепляющим сахарную голову. Чиновники, столь лестно оценившие Чичикова, – прожорливые мухи, которые “влетели вовсе не с тем, чтобы есть, но чтобы только показать себя, пройтись взад и вперед по сахарной куче, потереть одна о другую задние или передние ножки или почесать ими у себя под крылышками… повернуться и опять улететь, и опять прилететь с новыми докучными эскадронами”. Эти мухи-паразиты подразделяются на два класса: толстые и тонкие. Существование тонких какое-то слишком легкое, воздушное и совсем ненадежное. “Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко”. Однако внешнее благополучие и толстых, и тонких мнимо, несмотря на то что первые живут хорошо и надежно, а вторые – легко и ненадежно. Так, в глазах Чичикова председатель палаты – приятный человек, губернатор – человек не без слабостей, но превосходный, а полицеймейстер имеет характер прямой и открытый, в его лице видно что-то простосердечное. Такое представление о чиновниках, скажем прямо, не слишком чистосердечное, в пух и прах разбивает Собакевич: председатель, хоть и масон, но “такой дурак, какого свет не производил”; губернатор – первый разбойник в мире, “дайте ему только нож да выпустите его на большую дорогу – зарежет, за копейку зарежет!”; полицеймейстер – мошенник, “продаст, обманет, еще и пообедает с вами!” Подытожил Собакевич свое видение чиновничьего мира сообщением о том, что все они христо-продавцы: “мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет”.
Не менее безрадостной является и картина деградации в среде самих помещиков, одним из представителей которых является и Собакевич. Сам он за маской прямолинейности и прямодушия скрывает изворотливость. Вполне разумно предположить, что Собакевич с самого начала разгадал секрет аферы Чичикова, именно поэтому у него и не возникло никаких противоречивых чувств по отношению к предмету торга. Он внимательно слушал Чичикова, нагнувши голову, и “казалось, в этом теле, – пишет Гоголь, – совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея, где-то за горами и закрыта такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности”.
Таким образом, каждый из помещиков, к которым обращается Чичиков с просьбой о продаже “мертвых душ”, проявляет бездушие, но особенно подробно Гоголь раскрывает внутреннюю мертвенность Манилова. В первую минуту разговора с Маниловым и ему подобными ты не можешь точно определить своего отношения к собеседнику, но через некоторое время понимаешь, что он “пуст” – человек “так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан”. Такая же и Коробочка с ее примитивным мышлением и непонятным упрямством. Недаром автор сравнивает ее с некоторыми почтенными государственными людьми: “сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены”. А о Плюшкине Гоголь пишет, что даже могила лучше того положения, в котором оказался этот человек.
А есть ли на Руси души живые? Очевидно, это те, к кому и обращено живое слово писателя, его смех сквозь слезы. Расчет писателя прост: став свидетелем приключений Чичикова, читатель невольно устремит взор на самого себя. “А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а в тишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит вовнутрь собственной души сей тяжелый запрос: “А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?” – спрашивает Гоголь. Душа оживает только в тот момент, когда ты можешь, оценив свои поступки, и хорошие, и плохие, сам себе вынести приговор. Кивание в сторону соседа, знакомого, признание в нем Чичикова является только подтверждением начавшейся болезни – гангрены души.
(No Ratings Yet)
Loading...