Анализ эпизода: Сон Раскольникова

Описание сна, привидевшегося Родиону Романовичу Раскольникову в вечер накануне

убийства старухи процентщицы , является одним из

ключевых моментов сюжета “Преступления и наказания”.

На первый взгляд этот уход в бессознательное на время вырывает главного героя из

рамок окружающей действительности, в которой начинает развиваться придуманный им

страшный план, и дает бедному студенту небольшую передышку от той болезненной

лихорадки, в которую он загнал себя своей сумасбродной теорией. Поначалу нам

кажется,

что, очутившись в непривычной для себя обстановке Островов, в окружении

зелени, свежести и цветов вместо обычных городской пыли, известки и “теснящих и

давящих домов” (вспомним попутно размышления героя о необходимости построения

фонтанов), Родион Романович и вправду чудесным образом избавляется “от этих чар,

от колдовства, обаяния, от наваждения” и погружается в мир своего детства. Что

перед нами открывается душевный мир семилетнего маленького Роди, который

испытывает “неприятнейшее впечатление и даже страх”, лишь только проходя с отцом

мимо городского кабака, и “весь дрожит” от одних доносящихся из него звуков и

вида “шляющихся кругом” “пьяных и страшных рож”. Когда герой с душевной теплотой

вспоминает бедную маленькую городскую церковь “с зеленым куполом и старинные в

ней образа”, и “старого священника с дрожащею головой”, и свое собственное

невероятно трогательное благоговение перед “маленькой могилкой меньшого братца,

умершего шести месяцев, которого он совсем не знал и не мог помнить”, нам

кажется, что из-под всего наносного, рожденного жизненными обстоятельствами в

нынешнем Раскольникове, нищем студенте и обитателе трущоб, воскресает душа

ребенка, не способного не только убить человека, но и спокойно смотреть на

убийство лошади. Таким образом, весь смысл эпизода на первый взгляд заключается

в раскрытии истинного душевного состояния героя, который, пробудившись, даже

обращается с молитвой к Богу: “Господи, покажи мне путь мой, а я отрекаюсь от

этой проклятой… мечты моей!” Однако буквально через сутки Раскольников

все-таки приведет в исполнение свой страшный замысел, а Достоевский почему-то не

дает читателю забыть об этом первом сне своего персонажа практически до самого

конца романа: как круги, расходящиеся по воде от брошенного камня, или отголоски

произнесенной вслух фразы, по всему тексту “Преступления и наказания” разбросаны

мельчайшие образы, вновь и вновь возвращающие его к содержанию сна. То, спрятав

под камень украденные у старухи драгоценности, Раскольников возвращается домой

“дрожа, как загнанная лошадь”, и ему мерещится, что помощник квартального

надзирателя Илья Петрович бьет на лестнице его квартирную хозяйку. То с криком:

“Уездили клячу!” – умирает измученная Катерина Ивановна Мармеладова. То вдруг

чудесным образом материализуется приснившийся главному герою Миколка,

оказавшийся, правда, не дюжим мужиком с красной мордой и “толстой такой шеей”, а

скромным красильщиком. Зато появляется он заодно с неким кабатчиком Душкиным,

который, по словам Разумихина, “бабушкин сон рассказывает” и при этом “врет, как

лошадь” . Все эти мимолетные

указания звучат как назойливая нота, однако же не раскрывают глубокой символики

загадочного сна.

Вернемся вновь к тем обстоятельствам, в которых это сновидение возникает в

воспаленном мозгу Раскольникова. Пытаясь избавиться от навязчивой идеи, герой

стремится уйти как можно дальше от дома: “Домой идти ему стало вдруг ужасно

противно: там-то, в углу, в этом-то ужасном шкафу и созревало все это вот уже

более месяца, и он пошел куда глаза глядят”. Блуждая таким образом, Родион

Романович попадает в отдаленную часть Петербурга. “Зелень и свежесть, – пишет

Достоевский, – понравились сначала его усталым глазам… Тут не было ни духоты,

ни вони, ни распивочных. Но скоро и эти новые, приятные ощущения перешли в

болезненные и раздражающие”.

Увы, смертельная обида на весь мир слишком глубоко засела в сознании гордого

Раскольникова, и ее не выбить оттуда простой переменой обстановки. Да и только

ли во внешней обстановке заключается все дело? Уж слишком сложный человек

Раскольников, чтобы его, без добровольного на то согласия, просто-напросто

“заела среда”. До этого сам Родион Романович начинает доискиваться уже много

позже, разговаривая с Соней в пятой части романа: “Работает же Разумихин! Да я

озлился и не захотел. Я тогда, как паук, к себе в угол забился. О, как ненавидел

я эту конуру! А все-таки выходить из нее не хотел. Нарочно не хотел!” Очевидно,

что ужасная теория о разделении людей на “дрожащих тварей” и “имеющих право”

скрывается все же не в петербургских трущобах, хоть и немало ей

поспособствовавших, а в сознании самого героя, и поэтому ожидаемого просветления

во время прогулки по зеленым Островам на самом деле не происходит. Все действия

героя здесь отличаются бессмысленным автоматизмом: “…раз он остановился и

пересчитал свои деньги… но вскоре забыл, для чего и деньги вытащил из

кармана”, – а впечатления от увиденного словно не доходят до его сознания, не

оставляют в нем четкого цельного образа: “особенно занимали его цветы; он на них

всего дольше смотрел”; “встречались ему тоже пышные коляски, наездники и

наездницы; он провожал их с любопытством глазами и забывал о них прежде, чем они

скрывались из глаз”.

Настоящего просветления не происходит и после пробуждения героя – автор

отмечает, что у Раскольникова было “смутно и темно на душе”. Небольшое же

облегчение и весьма кратковременное, как окажется после, умиротворение,

наступившее в его душе, связано скорее с принятием окончательного, как ему

думалось, решения относительно его теории. Но что это было за решение?

“Пусть даже нет никаких сомнений во всех этих расчетах, будь это все, что решено

в этот месяц, ясно, как день, справедливо, как арифметика. Господи! Ведь я все

равно не решусь! Я ведь не вытерплю, не вытерплю!”. Итак, очевидно, что речь

здесь идет не о раскаянии, но лишь о том, сможет ли смелый

теоретик собственноручно привести в исполнение свой замысел. Сон играет с

Раскольниковым злую шутку, словно предоставив ему возможность совершить пробу

пробы, после чего герой, в состоянии все того же автоматизма, и в самом деле

отправляется к старухе процентщице – для второй попытки.

Не случайно сам автор называет видение своего героя “страшным”, “болезненным”,

“чудовищной картиной”. При всей своей кажущейся обыденности этот первый в романе

сон на самом деле даже более фантастичен, нежели другой, посетивший

Раскольникова в финале третьей части, в котором черт снова приводит его в

квартиру Алены Ивановны и из которого словно бы входит в повествование

Свидригайлов. Увиденное Раскольниковым, без сомнения, относится к тем “странным

и разным” снам, о которых он не решается рассказать даже Соне. Дело в том, что

перед нами отнюдь не воспоминание о детстве героя.

Недаром его описание предваряется довольно неожиданным авторским рассуждением о

том, что “в болезненном состоянии сны отличаются часто чрезвычайным сходством с

действительностью”, а следующее далее утверждение, что столь “вероятную

обстановку” “не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он такой же

художник, как Пушкин или Тургенев”, вряд ли относится к ужасной, но бытовой

картине убийства лошади. Скорее всего, автор здесь в свойственной ему

ненавязчивой манере предупреждает читателя о том, что при всей своей

правдоподобности “страшный сон” Раскольникова не так прост.

Картина, представившаяся герою, поначалу старательно “маскируется” под обыденную

и реальную: “…время серенькое, день удушливый, местность совершенно такая же,

как уцелела в его памяти”. Обманность и фантасмагоричность сновидения выражаются

здесь лишь в том, что оно правдивее реальности: “…даже в памяти его она

гораздо более изгладилась, чем представлялась теперь во

сне”. Настроив героя на волну лирических воспоминаний, сон

подбрасывает им все новые и новые подробности – о черной пыли на дороге в кабак,

о сахарной кутье на белом блюде, о старинных образах без окладов…. И лишь

непосредственно после этого, как бы в продолжение все той же мысли, без абзаца,

начинается изложение самого сна: “И вот снится ему…”

Эта вторая часть видения Раскольникова также обладает своей собственной

фантастикой: здесь маленькому мальчику неожиданно начинают казаться необычными

самые обыденные вещи. На самом деле, что такого, например, в том, что в

городском кабаке “как будто” происходит гулянье – ведь описанные события

развиваются “в праздничный день, под вечер”, а “толпа всякого сброду” занимается

тем же, чем и всегда, – горланит песни, пугая маленького Родю. Почему стоящая

возле “кабачного крыльца” телега названа “странной”, если тут же добавлено, что

это “одна из тех больших телег, в которые впрягают больших ломовых лошадей”, за

какими так любил наблюдать маленький мальчик? Действительно странным является,

пожалуй, лишь то, что на этот раз “запряжена в нее маленькая, тощая, саврасая,

крестьянская клячонка”2, какая обычно не может сдвинуть с места даже

предназначенный для нее воз дров или сена – и тогда ее “бьют мужики кнутами,

иной раз даже по морде и по глазам”, на что всегда так жалко было смотреть

сердобольному ребенку. Этими вновь постоянно возникающими отступлениями в

сознание читателя как бы исподволь закладывается мысль о полной никчемности и

бесполезности бедной лошадки, и разыгрывающаяся далее сцена оказывается, по

сути, предрешенной.

В последней части видения Раскольникова, несомненно, нашли отражение черты

придуманного им страшного плана. Ведь речь здесь идет о возможности

распоряжаться чужой жизнью – пусть пока жизнью лошади (“Мое добро!” – кричит

пьяный Миколка) – и о критериях целесообразности, пользы, ожидаемой от

существования окружающих: “А кобыленка эта, братцы, только сердце мое надрывает:

так бы, кажись, ее и убил, даром хлеб ест”. Насколько близким оказывается

положение приснившейся студенту бедной лошадки и вполне реальной старухи

процентщицы, которая, по отзывам окружающих, есть не что иное, как “глупая,

бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и,

напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая завтра

же сама собой умрет”, чья жизнь стоит несравнимо меньше лошадиной, равняясь по

ценности “жизни вши, таракана”. (Эту фразу из подслушанного в трактире разговора

Раскольников попытается затем передать Соне.)

Сон Раскольникова, как своеобразная проба пробы, также довольно точно передает

мелкие детали будущего убийства: лошадку забивают (“Топором ее, чего!” – кричит

кто-то), по ее морде струится кровь; Миколку, на котором, как после и на

Раскольникове, “нет креста”, подзуживает при этом целая толпа, так же как

студент и офицер своим разговором в трактире подтверждают оценку, мысленно

данную Родионом Романовичем старухе процентщице, и убеждают его в своеобразной

справедливости собственных замыслов.

Однако сон, являясь, по сути, сжатым изложением всего романа, словно коварно

подсказывает главному герою и возможный путь ухода от неминуемо приближающейся

трагедии – притвориться, что он-то здесь и ни при чем, занять место стороннего

наблюдателя или, еще хуже, самому прикинуться этакой “лошадкой”, которую чуть

было не “заели” невыносимые условия жизни. И действительно, как во сне

Раскольников видит задуманное им убийство со стороны, так и в реальной жизни, на

тот случай, если из него не выйдет Наполеона, у философа остается еще мнимый

шанс “побороться”, свалив свою вину на так вовремя подвернувшегося

красильщика-сектанта с его навязчивой идеей о необходимости “пострадать”.

Таким образом, страшный сон Родиона Раскольникова, обладая многозначностью и

символичностью, присущими сновидениям, является одновременно экскурсом в прошлое

героя, отражением борьбы, которая в тот момент происходила в душе героя, и в то

же время – предопределением, своеобразным планом, согласно которому ему

предлагается действовать. И только нарушив условия этого навязчивого

пророчества, герой сможет освободиться от чар и пут своей бесовской теории,

чтобы затем, с течением времени, прийти к истинному покаянию и воскресению