Замысел и воплощение романа М. де Сервантеса “Дон Кихот”

Тема 10. Замысел и воплощение романа М. де Сервантеса “Дон Кихот”

Если мир не таков, каким он

Должен быть, как постулат

Духа, – тем хуже для мира, да и

Нет вовсе такого мира, Дон

Кихот не принимает мира,

Подобно Ивану Карамазову…

Вячеслав Иванов.

“Кризис индивидуализма”

ПЛАН

1. Литературные источники “Дон Кихота”.

2. Испания времен создания “Дон Кихота” – ситуация национального отрезвления. Жизнь Сервантеса – отражение переломной эпохи.

3. Первоначальный замысел “Дон

Кихота” и причины его трансформации.

4. Построение характера в романе Сервантеса:

А) типическое и исключительное;

Б) саморазвитие образов главных героев;

В) формы воплощения народности;

Г) принцип пародии.

5. Сюжет-фабула и сюжет-ситуация.

КОНСПЕКТ

1. Среди так называемых вечных образов – Фауста, Дон Жуана, Дон Кихота – последний занимает совершенно особое место. Сервантесу целиком принадлежит честь создания и фабулы его романа, и образа главного героя. Поэтому Сервантес от лица вымышленного автора, араба Сида Ахмета Бен-Инхали, утверждал в конце романа: “Для меня одного родился Дон Кихот, а я родился для него; ему суждено было действовать, мне – описывать; мы с ним составляем чрезвычайно дружную пару” (1976, Т. 2, гл. LXXIV, С. 433). После многолетних поисков удалось найти лишь два незначительных произведения, фабула которых внешне напоминает фабулу романа Сервантеса: анонимную интермедию о крестьянине Бартоло, который помешался от чтения романсов, и новеллу Саккетти, в которой повествуется о старом флорентийском ткаче Аньоло, захотевшем вдруг поразить всех своим искусством на рыцарском турнире. Оба произведения имеют неясную датировку, и неизвестно, читал ли их Сервантес, хотя историк испанской литературы Рамон Менендес Пидаль утверждает, что интермедия о Бартоло оказала влияние на первые пять глав романа Сервантеса (первый выезд Дон Кихота, пока без Санчо). В. Е. Багно со ссылкой на P. M. Пидаля приводит выдержки из анонимной “Интермедии о романсах”, напечатанной в “Третьей части комедий Лопе де Беги и других авторов”, изданной в Валенсии в 1611 или 1612 г.: “Некий Бартоло, помешавшийся на чтении романсов, покинув молодую жену, отправляется в путь вместе со своим односельчанином Бандуррьо, дабы на корабле Непобедимой Армады совершить подвиги в Англии. Взирая на окружающий мир сквозь призму романсов, которые он непрестанно цитирует, Бартоло принимает пастуха и пастушку за мавра Альморади и его пленницу и вступается за честь последней. Пастух, отняв у него копье, избивает его. Подвиги новоиспеченного героя романсов заканчиваются дома, в постели, куда его укладывают домочадцы и друзья. Черты сходства между Интермедией и первыми пятью главами “Дон Кихота” таковы, что почти исключают случайное Совпадение” (Багно В. Е. Дорогами “Дон Кихота”. – М., 1988. – С. 33.). Исследователь в качестве доказательства приводит эпизод “Дон Кихота”, бредящего теми же строками из романса о влюбленном Балдуине, что и Бартоло. “…Дон Кихот, сходящий с ума от чтения рыцарских романов, в первых главах цитирует не столько их, сколько романсы. И это при том, что ни одного из популярнейших в Испании той поры сборников романсов в библиотеке ламанчского рыцаря не оказалось. Прием пародирования романсов проник, таким образом, в роман “контрабандой” и очень скоро был вытеснен разрастающимся и углубляющимся сервантесовским Замыслом” (Багно В. Е. Дорогами “Дон Кихота”. – М., 1988. – С. 34.).

Между тем не только литературные источники, но и сама испанская действительность сыграла роль творческого импульса для создания фабулы и замысла образа главного героя – бедного идальго, возомнившего себя рыцарем, защитником униженных и оскорбленных, последним поборником справедливости и чести, хранителем нетленных рыцарских идеалов.

2. Испания в конце XV, но особенно на протяжении XVI в., в период испанского Возрождения и Позднего Возрождения в Италии, называлась страной, в которой “никогда не заходило солнце”. Испания владела множеством колоний, поток богатства буквально захлестнул страну. Но базы для развития новых производственных отношений в Испании не было, поэтому нежданное богатство вызвало ломку патриархальных устоев, падение нравов, невиданную коррупцию, но не дало плодов капиталистического развития, взлета экономики и производства. Не случайно именно Испания стала родиной “плутовского” романа (пикарески): деньги, не пущенные в оборот, становились источником махинаций и плутней. В одном из стихотворений, открывающих “Дон Кихота”, Сервантес приводит два самых ярких произведения такого типа: “Селестину” и “Ласарильо с Тормеса”.

Расцвет Испании как мировой державы начинается при католических королях Изабелле I (1451-1504) и Фердинанде II Арагонском и V Кастильском (1452-1516). Изабелла и Фердинанд объединили Испанию, при них завершилась Реконкиста после покорения в 1492 г. последнего оплота мавров в Испании – Гранады. В том же году небывалые результаты принесла экпедиция Колумба, хотя сами католические короли еще не в полной мере осознали, что означает для их страны открытие Нового Света.

Изабелла покровительствовала университетской науке и искусствам, благодаря ее участию профессор Элио Антонио де Небриха издал “Латинскую грамматику” и “Кастильскую грамматику”, последняя вышла тоже в 1492 г., весьма своевременно, поскольку арабское влияние ослабевало, а национальный язык увеличивал свое объединяющее значение.

Католические короли при этом стремились не только к территориальному, но и к религиозному объединеню нации: они видели Испанию католической страной. В 1478 г. в Испании был создан трибунал инквизиции и инициировано обращение в истинную веру арабов (крещеные арабы назывались морисками) и евреев (крещеные евреи назывались марранами). Тех, кто не хотел принять крещение, высылали из страны: в 1492 г. – евреев, в 1502 г. – арабов. В 1483 г. духовником королевы стал доминиканец Торквемада, известный своей набожностью и нетерпимостью к ересям. Тогда же он был назначен Великим Инквизитором, который должен был неусыпно следить за чистотой веры, в первую очередь у новообращенных. За пятнадцать лет этот “гений зла” отправил на костер две тысячи человек. Евреи были высланы по его инициативе, он едва не проклял королей, когда те хотели принять от евреев 300 тыс. дукатов на войну за присоединение Гранады. Одержимый инквизитор сравнил их с 30 серебрениками, за которые продался Искариот. (Хотя достаточно вспомнить “Песнь о Сиде”, чтобы убедиться, что ростовщики-евреи, не забывая, конечно, о своей выгоде, приходили испанской знати на помощь: Иуда и Рахиль обеспечили Сида деньгами, когда под страхом ослепления и лишения имущества никто не решался это сделать, и вынужденно обманувший их Сид потом щедро возместил евреям убыток. Впрочем, дочери Сида, избитые высокородными мужьями и брошенные в лесу на съедение диким зверям, могли погибнуть, если бы не вмешательство дружественного Сиду мавра.)

Преемник Фердинанда – Карл V (1516-1556), король Испании и император Священной Римской империи, тоже был истым католиком, но преследования новообращенных не поощрял. Карл мечтал видеть Испанию владычицей мира, вел войны с Францией за итальянские земли, с Османской империей – за господство на Средиземном море, развернул широкую кампанию по экономическому освоению и колонизации Нового Света. Деятельный король потерпел поражение только в противостоянии с протестантами, подписав в 1555 г. Аугсбургский религиозный мир с германскими князьями, в котором вынужден был признать лютеранство официальным вероисповеданием наряду с католицизмом. Для императора это было ударом: Карл отрекся от престола в пользу своего сына Филиппа (престол Священной Римской империи он передал брату Фердинанду) и удалился в монастырь Эстремадуры, где через два года скончался.

Впрочем, это было только началом отступления католической Испании под натиском протестантских стран. Уже при Филиппе II в 1566 г. начинается восстание в Нидерландах, охватившее сначала 12 из 17 северных провинций, а к 1572 г. в ответ на террор и грубый произвол герцога Альбы все провинции присоединились к восставшим и сражались до полной победы в 1581 г., которая привела к образованию независимого государства – Республики Соединенных Провинций Нидерландов, или Голландии.

Потерял Филипп II и право называться “владыкой морей”: в 1588 г. флот “Непобедимой Армады” готовился к высадке на английский берег. Причин для противостояния двух держав было предостаточно: религиозные разногласия, стремление поддержать Папу, который не признал Елизавету Тюдор I законной королевой Англии и считал еретичкой как протестантку, гнев по поводу казни шотландской королевы-католички Марии Стюарт, недовольство той поддержкой, которой пользовались флибустьеры, грабившие испанские суда, со стороны королевы, и, разумеется, стремление сохранить за собой колонии в Новом Свете. Кроме того, Елизавета отказала сватавшемуся к ней Филиппу, овдовевшему после смерти ее сестры Марии Тюдор – Кровавой Марии, осуществлявшей Контрреформацию в Британии, и испанский король потерял всякие права на британский трон. Флот и армия Британии значительно уступали испанским. Но буря в Ла-Манше и доблесть английских моряков, в том числе и бывшего флибустьера сэра Френсиса Дрейка, привели к полному разгрому испанцев. Владычицей морей стала Британия. Звезда Испании как мировой державы быстро клонилась к закату.

“Однако имперские амбиции Карла V и его предшественников, как это ни парадоксально, в известной степени способствовали развитию испанского Возрождения”, – указывает С. И. Пискунова (Пискунова С. И. Золотой век испанской поэзии//Поэзия испанского Возрождения. – М, 1990. – С. 9). Испания оказывается включенной в общеевропейское гуманистическое движение, воспринимая как его гражданский вариант, идущий из Италии, так и христианский, происходящий из Нидерландов и Германии. Именно “христианский гуманизм” Эразма Роттердамского нашел в Испании немало сторонников как среди испанцев, так и среди новообращенных христиан. “Новые христиане”, – указывает С. И. Пискунова, – составили значительную часть испанской интеллигенции эпохи Возрождения: врачей, преподавателей университетов, ученых-теологов и юристов, поэтов и художников. “Новыми христианами” были автор “Селестины” Фернандо Рохас, творец первого пасторального романа Хорхе де Монтемайор, поэт и философ Луис де Леон, философ-гуманист Луис Вивес, гуманисты братья Вальдесы (Альфонсо – “придворный латинист” Карла V, автор диалогов в духе Лукиана, Хуан – прославившийся трактатом “Диалог о языке”), знаменитый врач и писатель Андрее Лагуна. “Новохристианская кровь” текла в жилах знаменитых испанских мистиков Тересы де Хесус и Хуана дела Крус, придворного живописца Веласкеса и открывателя кровообращения Мигеля Сервета… Именно среди “новых христиан” Эразмова “философия Христа” нашла самых горячих Приверженцев” (Пискунова С. И. Истоки и смысл смеха Сервантеса//Вопросы литературы. – 1995. – № 2. – С. 143-169, 153).

Испанский гуманизм можно назвать эразмизмом, начиная с перевода в 1526 г. “Энхиридиона”, учение Эразма победосно шествует по Испании, находя все новых приверженцев, “…а образ мистического “тела Христова” стал краеугольным камнем испанского эразмизма. Конечно, метафора “тело Христово” не раз встречается и у испанских средневековых авторов, но именно в эразмизме она приобрела особое значение и звучание: для гуманистически настроенного испанца эпохи Возрождения она объединяла два принципа – принцип личностного самоутверждения (в том числе и в новой вере) и принцип коллективного братского мирочувствования, сливала отдельное “я” и обоженное жертвой Христа Человечество” (Пискунова СИ. Истоки и смысл смеха Сервантеса//Вопросы литературы. – 1995. – № 2. – С. 154) Испанский эразмизм требовал подвигов самоограничения и самоотречения во имя веры, отечества и любви к ближнему.

Настроения эразмизма шли вразрез с гуманистическим гедонизмом, присущим Италии, с плотски-карнавальным гуманизмом Рабле и с чрезвычайно популярным в Испании XVI – начала XVII в. рыцарским романом. “Менее чем за сто лет до выхода 1-й части “Дон Кихота” в Испании было издано около ста двадцати рыцарских романов”, – указывает В. Е. Багно (Багно В. Е. Дорогами “Дон Кихота”. – М., 1988. – С. 46.). В период между 1580 и 1604 годами они выходили в 45 изданиях. Конквистадоры сравнивали впервые увиденную столицу Мексики с очарованными местами, описанными в книге об Амадисе (“Амадисе Гэльском”) (Там же).

Завершение Реконкисты, войны с турками, покорение Нового Света, способствовали увлеченности повествованиями о подвигах и поисках фантастических приключений, утверждению культу доблести и благородства. Парадокс состоял в том, что рыцарство в Испании никогда не играло значительной роли, здесь не было рыцарских поэтов и изысканной куртуазной культуры. Рыцарство, “менее известное как историческая реальность… легче приняло идеальную форму литературной утопии”, – делает вывод И. О. Шайтанов (Шайтанов И. О. Мигель де Сервантес//И. О. Шайтанов. История зарубежной литератруры. Эпоха Возрождения:в 2 т. – М., 2001. – Т. 2. – С. 158). Пикареска изображала неприглядную реальность – грабеж и обман со стороны пикаро, а рыцарский роман – прекрасную мечту. Рыцарскими романами зачитывались не только бедные идальго, но и благородные гранды и простолюдины. Хозяин постоялого двора в XXXII главе “Дон Кихота” (возвращение Дон Кихота после второго выезда) говорит: “По мне лучшего чтива на всем свете не сыщешь…у меня самого вместе с разными бумагами хранится несколько романов, так они мне поистине красят жизнь…”

Роман удовлетворял готовым читательским ожиданиям, прославлял доблесть и любовь, предлагал занимательную интригу, роман показывал фантастический мир, где было возможно чудо, которого очень не хватало в повседневной жизни. Собственно рыцарский роман XVI в. в Испании соответствовал современной концепции массовой литературы: предлагал тиражирование одной и той же сюжетной схемы (в “Дон Кихоте” каноник, критикуя рыцарские романы, указывает, “что все они, в общем, на один покрой и в одном то же, что и в другом, а в другом то же, что и в третьем” (глава XLVII)), не утруждал оригинальностью языка и художественных приемов, достойно развлекал и отвлекал от неприглядной действительности. Так, роман давал надежду на исполнение мечты о любви служанке Мариторнес, “широколицей, курносой, со срезанным затылком, на один глаз кривой, – впрочем, и другой глаз был у нее не в порядке” (глава XVI), об управлении островом Санчо Панса, о возможности возродить “золотой век” Дон Кихоту. Надежды на исполнение этих фатазий, внушенные чтением рыцарских романов, не имели никаких оснований в действительности.

Именно неправдоподобие рыцарского романа и вызывало недовольство Сервантеса. Его собственный принцип создания романной действительности отчасти совпадает со словами каноника в “Дон Кихоте”: “…вымысел тем лучше, чем он правдоподобнее, и тем отраднее, чем больше в нем возможного и вероятного. Произведения, основанные на вымысле, должны быть доступны пониманию читателей, их надлежит писать так, чтобы, упрощая невероятности, сглаживая преувеличения и приковывая внимание, они изумляли, захватывали, восхищали и развлекали таким образом, чтобы изумление и восторг шли рука об руку. Но всего этого не может достигнуть тот, кто избегает правдоподобия и подражания природе, а в них-то и заключается совершенство произведения” (глава XLVII). Тем не менее, рыцарский роман как массовое чтение уравнивал касты и сословия и убеждал в достижимости мечты о лучшей доле, прекрасной любви, братской дружбе, т. е. творил утопию.

Обе утопии – христанская, присущая эразмистам, и рыцарская – находят гармоническое соединение в романе Сервантеса “Дон Кихот”, в котором рыцарский миф согласуется с истинно христианскими ценностями, проповедуемыми эраз-мистами. Ссылаясь на авторитетные испанские источники, С. И. Пискунова указывает: “…в лице Сервантеса мы находим и последовательного Эразмиста…” (Пискунова С. И. Истоки и смысл смеха Сервантеса//Вопросы литературы. – 1995. – № 2 – С. 143-169, 153-154). Однако после 1559 г., после реформирования инквизиции и утверждения Папой Павлом IV “Индекса запрещенных книг”, в который попали сочинения Эразма, Мартина Лютера, Кальвина, а также Савонаролы и Лоренцо Баллы, свою приверженность эразмизму стало опасно обнаруживать. Еще в 1553 г. эразмист медик и философ Мигель Сервета был подвергнут садистской казни: несчастного, усомнившегося в догмате троичности божества, медленно поджаривали на костре, а он молил об одном, чтобы подбросили дров и ускорили его смерть. Приказ о медленном сожжении исходил, между прочим, от реформатора Жана Кальвина, сочинения которого спустя несколько лет попадут в “Индекс запрещенных книг”.

Жизнь Сервантеса приходится на начало заката испанского величия. До 1605 г. – выхода первой части “Дон Кихота” Сервантес пережил в действительности столько приключений, что даже в романе они создали бы впечатление избыточности. Сама его жизнь стала отражением перелома в истории Испании от процветания к кризису. Писатель служил в армии, воевал при Лепанто (1571), попал в плен в Алжир, был выкуплен после неоднократных попыток бежать, чем снискал уважение самого паши. Все эти события овеяны романтикой Ренессанса. Но боевые заслуги и подвиги в плену не тронули испанских чиновников Филиппа II: семья окончательно разорилась, собирая деньги на выкуп, средств к существованию не было, Сервантес с парализованной левой рукой вынужден был вернуться к армейской службе. В 1584 г. он устраивается на службу комиссаром по закупкам для армии и в течение 15 лет ездит по севильским деревням, скупая, а фактически изымая продукты по твердым ценам. Четыре раза Сервантес попадает в тюрьму, дважды – по делу о невзысканных недоимках. Писать приходилось урывками, напечатать не удавалось почти ничего. Суровые будни жизни Сервантеса соответствуют периоду национального отрезвления, поискам истинных, вечных национальных ценностей.

3. “Дон Кихот” был задуман как пародия на рыцарский роман, высмеивающая нелепости, обусловленные несоответствием этого жанра исторической реальности. В духе пародии выдержаны первые семь глав: приключения на постоялом дворе, который герой принял за рыцарский замок; плачевно закончившееся заступничество за мальчика-батрака; преувеличенно комически сниженное посвящение в рыцари; нападение на купцов, дабы заставить их поведать миру о несравненных прелестях Дульсинеи. Но пародия под пером Сервантеса все более приобретала черты трагедии: ведь уже в начале романа Дон Кихот предстает защитником униженных и оскорбленных, борцом за идеалы справедливости и свободы. Нелепые поступки Дон Кихота, который принимает трактиры за замки, а проституток за принцесс, убеждали не только в безумии героя, но и в том, что мир испанской действительности очень далек от мира романов с их идеалами благородства, чести, справедливости, самопожертвования, смелости. Дон Кихот комичен в своем рыцарском безумии, но он же трагичен в своем непонимании того, насколько благородные идеалы безумца не соответствуют реальному миру реальных людей, исповедующих совсем иные идеалы и ценности. Безумец становится последним поборником справедливости и истины в мире наживы и меркантильности.

Первый выезд Дон Кихота охватывает главы со второй по пятую. Этот выезд благородный идальго совершает без своего верного оруженосца. К. Н. Державин подчеркивает, что первый выезд Дон Кихота не исчерпывается только пародийными устремлениями автора. Две линии действий главного героя, которые можно определить как маниакально-фантастическую и общественно-моральную, можно выделить уже в первых ПодВигах героя (Державин К. Н. Сервантес. Жизнь и творчество. – М. 1958). Пастушонок Андрее, спасенный Дон Кихотом от избиения, в конце первой части романа появляется на постоялом дворе (глава XXXI) и обращается к Дон Кихоту с просьбой не защищать его, даже если его будут резать на куски, и при этом проклинает и Дон Кихота, и всех странствующих рыцарей, когда-либо появлявшихся на свете.

Второй выезд Дон Кихот осуществляет уже в сопровождении Санчо. И хотя его первый подвиг (сражение с ветряными мельницами) по-прежнему нелеп и в своей основе пародиен, коллизия романа значительно усложняется. В XI главе Дон Кихот, деля с козопасами их мирную трапезу, произносит речи о социальной справедливости, а позже говорит Санчо о собственном намерении “возродить в век железный век золотой” (глава XX). Второй выезд Дон Кихота охватывает главы с VII по XXXI, возвращение на постоялый двор с XXXII по XLVI (здесь появляется патушонок, за которого заступился Дон Кихот, и злополучный цирюльник, у которого Дон Кихот отобрал таз для бритья, утверждая, что это шлем Мамбрина); наконец с XLII по XLV – возвращение домой и завершение первой части романа. Путешествуя, Дон Кихот встречается с самыми разными людьми, которые рассказывают ему свои истории. Так основной сюжет обрастает вставными новеллами, которые помогают ввести остальных персонажей, кроме двух главных протагонистов. В 1613 г. Сервантес выпускает сборник “Назидательные новеллы”, одну из которых священник и цирюльник находят в сундуке, забытом на постоялом дворе – “Повесть о Ринконете и Кортадильо” (глава XIVII).

Среди персонажей романа как будто появляется сам автор, забывший сундучок на постоялом дворе. Достоинства его книг (“Галатеи”) взвешивает его же персонаж – священник. Сервантес уставнавливает дистанцию между собой и своим героем, утверждая в “Прологе” (ч. 1): “Я же только считаюсь отцом Дон Кихота, – на самом деле я его отчим”. В качестве отца Дон Кихота выступает вымышленный автор – мудрый мавр Сид Ахмед Бен-Инхали. Он не придумал Дон Кихота, но собрал и литературно обработал подлинные истории, услышанные им от свидетелей подвигов Дон Кихота, его земляков, ламанчцев. Арабскую историю о Рыцаре Печального образа переводит на испанский язык толедский мориск, замечающий, что Сид Ахмед не всегда был точен и беспристрастен, собирая факты, а порой к подлинным историям добавлял вымышленные. Сам переводчик обещает быть точным и переводить слово в слово, но иногда дает пояснения, а иногда спорит с Сидом Ахмедом.

Во второй части романа Дон Кихот и Санчо встречают людей, прочитавших часть первую, и узнают их мнение о подвигах благородного Рыцаря Печального образа. Подложный автор появляется в IX главе: рассказчик сообщает о том, как на улице Толедо повстречал мальчика, продававшего некие тетради торговцу шелком, в тетрадях заключался текст, написанный по-арабски, а найденный им вскоре мориск переводит из наугад раскрытой тетради отрывок о Дульсинее Тобосской, которая лучше всех в Ламанче умела готовить солонину. Потрясенный рассказчик просит перевести название, и мориск с листа перво-дит: “История Дон Кихот а Ламанчского, написанная Сидом Ахмедом Бен-Инхали, историком арабским”.

В главе XVI после описания ложа Дон Кихота на постоялом дворе, который герой принимает за замок, переводчик, рас-счазчик или автор замечает: “Вообще говоря, Сид Ахмед Бен-Инхали – повествователь чрезвычайно любознательный и во всех отношениях добросовестный: это явствует из того, что все, о чем мы здесь сообщаем, даже низменное и ничтожное, не пожелал он обойти молчанием…” Во второй части романа сам Сид Ахмед оставляет примечание, после описания приключения Дон Кихота в пещере Монтесиноса, в котором выражает сомнение в правдивости приключений Дон Кихота, потому что они совершенно несообразны, а все, происходившее с рыцарем до сих пор, было вполне правдоподобно. Впрочем, Сид Ахмед пользуется эпическим приемом забегания вперед и добавляет, что ему известно, “будто перед самой своей кончиной и смертью Дон Кихот от этого приключения отрекся и объявил, что он сам его выдумал, ибо ему казалось, что оно вполне соответствует тем приключениям, о коих он читал в романах, и вполне согласуется с ними” (глава XXIV).

Перед описанием второго выезда Дон Кихота, характеризуя вымышленного автора, рассказчик сообщает: “Я знаю, что в этой истории вы найдете все, что только от занимательного чтения можно требовать; в изъянах же ее, коль скоро таковые обнаружатся, повинен, на мой взгляд, собака-автор, но отнюдь не самый предмет. Итак, если верить переводу, вот с чего начинается вторая ее часть”. В. Е. Багно обращает внимание на оговорку “если верить переводу” и приходит к выводу, что “мавританская вуаль” и акцент на развлекательности романа имели целью обезопасить автора от инквизиции, которая не включала рыцарские романы в индексы запрещенных Книг (Багно В. Е. Дорогами “Дон Кихота”. – М., 1988. – С. 32). По-видимому, система рассказчиков, идея о переводе текста и случайном обнаружении его рукописи, как следствие – ненаходимость автора, достоинства и недостатки которого обсуждают сами герои, – должны были подчеркнуть достоверность повествования, слияние литературы и жизни.

Собственно, именно это стирание грани между вымыслом и действительностью осуществляется в последовательном безумии Дон Кихота, который действует и совершает подвиги не в действительном мире, а в мире своего вымысла, перенесенном в действительность. В. Е. Багно называет Дон Кихота демиургом, творящим новую реальность, равновеликую с реальностью внешнего мира: “По сути дела, в первых главах перед нами три реальности: книжная, готовая реальность героев, за которых Дон Кихот себя принимает; творимая на основе прочитанной литературы и фантазий иллюзорная реальность; реальность испанской действительности XVI – начала XVII века” (Там же. – С. 82-83).

Конфликт героя с действительностью возможен только там, где мир сопротивляется Дон Кихоту: когда дальновидный хозяин первого постоялого двора, где остановился странствующий рыцарь, поняв, что благоразумнее от безумца отделаться, а, возможно, и позабавиться, чем требовать с него плату за стол и ночлег, охотно берется посвятить идальго в рыцари, Дон Кихоту оказывается не с чем спорить. Дон Кихот при этом признает игру только по своим правилам, поэтому разрушает балаган у герцога и герцогини. Но в мире, подыгрывающем рыцарским фантазиям Дон Кихота, отличить правду от лжи еще сложнее, чем во внешнем мире, подчиненном здравому смыслу. С. И. Пискунова определяет особенности творимого и разыгрываемого Дон Кихотом вымысла, который является “плодом игры воображения ламанчского идальго, порождением его индивидуального творческого порыва. Соответственно, и преображение мира осуществляется у Сервантеса не по карнавальной схеме “низвержения” (точнее, схема перемещения по шкале “верх – низ” в художественном мире Сервантеса не является доминантной), а по логике “возвышения”: снизу – вверх. (Вспомним пушкинское “нас возвышающий Обман”!)” (Пискунова С. И. Истоки и смысл смеха Сервантеса//Вопросы литературы. – 1995. – № 2. – С. 143-169.).

Собственно, Дон Кихот не хочет и не может доверять внешней видимости, он стремится распознать суть, в этом причина его “ошибок”, поскольку суть, возможно, сокрыта от человека и от его понимания явления. Так, расходятся точки зрения Дон Кихота и Санчо на таз цирюльника: Санчо видит именно таз и безошибочно определяет к тому же его стоимость – 8 реалов (именно столько священник на постоялом дворе заплатит потерпевшему); Дон Кихот же уверен, что это шлем Мамбрина и придумывает историю, объясняющую, почему шлем стал похож на таз (Санчо придумывает компромиссное название – тазошлем). А Дон Кихот обращается к Санчо с философским монологом о нетождественности видимости и сути: “Как могло случиться, что, столько странствуя вместе со мной, ты еще не удостоверился, что все вещи странствующих рыцарей представляются ненастоящими, нелепыми, ни с чем не сообразными и что все они как бы выворочены наизнанку? Однако на самом деле это не так, на самом деле нас всюду сопровождает рой волшебников, – вот они-то и видоизменяют и подменивают их и возвращают в таком состоянии, в каком почтут за нужное, в зависимости от того, намерены они облагодетельствовать нас или же сокрушить. Вот почему то, что тебе представляется тазом для бритья, мне представляется шлемом Мамбрина, а другому – чем-нибудь еще” (глава XXV). С. И. Пискунова связывает эту особенность мировидения героя, которое строится на противопоставлении “человека внешнего” и “человека внутреннего”, видимого и невидимого (внутреннего) с концепцией человека и мира, сложившееся у Сервантеса – гуманиста и эразмиста: “Как подлинный эразмист, Дон Кихот исходит из мысли о том, что внешность обманчива, что она – Лишь видимость” (Пискунова С. И. “Дон Кихот” Сервантеса и жанры испанской прозы XVI-XVII веков. – М., 1998. – С. 183).

4. Во второй части романа Дон Кихот не столько сочиняет свой мир, сколько оказывается частью чужой игры, чужого обмана. Дон Кихот игнорирует реальные приключения – не вступает в бой с алжирскими пиратами у берегов Барселоны, но продолжает бороться за свое безумие, которое постепенно его покидает. Дон Кихот все больше утрачивает уверенность в себе, веру в свое предназначение, но не сомневается в тех идеалах, которые отстаивает. Нарастание трагического настроения не означает, что комизм и буффонада полностью ушли со страниц романа. Внешний комизм событий (например, освобождение каторжников) неотделим теперь от их внутренней трагической сути. По такому же принципу построен и эпизод губернаторства Санчо, важнейший для понимания гуманистической концепции романа. Идеально-утопическое сочетается с комическим: с одной стороны, Санчо вершит мудрый суд, с другой, новоиспеченного губернатора обделяют пищей под предлогом, что его могут отравить. Сам остров называется Баратария (страна взяточничества и обмана), но Санчо именно отсюда уезжает с пустым карманом. Теми же свойствами наделен и сам гибрид худощавого мечтателя Дон Кихота на его тощей кляче и толстенького мечтателя Санчо, трусящего рядом с Рыцарем Печального образа на коротконогом ослике, такой же контраст по принципу дополнительности являет собой и речь героев: возвышенный и книжно-изысканный язык Дон Кихота и пересыпанная пословицами и поговорками, простая, но сочно-образная болтовня Санчо.

5. Характеры главных героев обобщены, можно сказать, гиперболизированы, их типические черты предельно отточены, заострены до абсолюта. Типическое, принимает в романе форму исключительного. Характеры Дон Кихота и Санчо находятся в постоянном самодвижении, развиваются и изменяются. Сервантес ставит своих героев в такие обстоятельства, которые высвечивают новые черты их характеров. Из сочетания противоречивых черт: нелепых подвигов и благородных устремлений рождается тип Дон Кихота. Его безумие и нелепости поведения гиперболизированы так же, как и его благородство, и чувство справедливости. Дон Кихот исключительно благороден, исключительно предан гуманистическому идеалу, но и исключительно безумен в своем отрыве от реальности. Хотя во второй части романа Дон Кихот не ошибается в идентификации трактиров и мельниц, но замысел герцога и герцогини разгадать не может, таким образом, отсутствие чувства реальности перемещается теперь в психологическую сферу.

6. Двуединый протагонист “Дон Кихота” выражает сочетание реального и идеального: романса и пословицы, романтической вставной новеллы и реального повествования. Соотношение книги и действительности, в свою очередь, делается в романе источником литературной игры: во второй части романа Санчо и Дон Кихот уточняют ошибки и искажения первой, кроме того, во второй части не отменяется сложная система посредников между книгой и читателем (автор-араб – переводчик-мориск – рассказчик).

7. Романный жанр, созданный Сервантесом, был подлинным художественным открытием. Это универсальный роман, охватывающий все богатство жизни, благодаря самодвижению образа и саморазвитию сюжета. Сравнивая сюжет “Дон Кихота” с сюжетами произведений средневековой литературы, Л. Е. Пинский приходит к выводу о двух типах сюжетов: сюжете-фабуле, который строится на основе событийной канвы легенды или мифа, а самостоятельность автора обнаруживается лишь в трактовке образа главного героя, и сюжете-ситуации, в котором обстоятельства действия соотнесены с персонажем, служат средством построения, объяснения и раскрытия его характера. В сюжете такого типа герой выражает существо эпохи, а через историко-культурные особенности эпохи – и сам дух вечности.

Ни в одном из произведений, предлагающих свою трактовку образа Дон Кихота, не повторяется фабула романа Сервантеса, фабула и герой в сюжете-ситуации целиком созданы художественным вымыслом автора, неотделимы от его концепции человека и мира. Но при всем разнообразии фабульной стороны в произведениях, воссоздающих образ Дон Кихота, ощущается сходство изображаемого положения дон-кихотского отношения героя к действительности и нетленным идеалом справедливости и добра. Образ Дон Кихота, таким образом, подтверждает ценность гуманистических идеалов и передает задачу их реализации потомкам.

Терминологический аппарат

ПЛУТОВСКОЙ РОМАН (ПИКАРЕСКА) – определение, укоренившееся в XIX в. по отношению к жанру испанской прозы XIV-XVIII вв., изображавшему похождения пройдохи из низов или деклассированного дворянина. Название происходит от слова “пикаро” (picaro) – ловкач, прихлебатель, пройдоха.

ВЕЧНЫЙ ОБРАЗ – образ героя, наделенного столь емким художественным и историко-философским значением, что его не может полностью исчерпать и объяснить породившая его конкретная историческая эпоха, передающая задачу понимания и истолкования этого образа последующим поколениям писателей и читателей. Существуют также термины: образ-символ (А. Ф. Лосев), традиционный образ (С. Нямцу), историко-культурньй миф (Т. Саськова), мифема (Я. Погребная).

СЮЖЕТ-ФАБУЛА – повествование, основанное на событиях мифа или легенды, в котором автору принадлежит лишь трактовка традиционного образа.

СЮЖЕТ-СИТУАЦИЯ – тип сюжета, в котором событийная сторона произведения подчинена задачам построения и раскрытия образа главного героя и целиком принадлежит автору.

МАГИСТРАЛЬНЫЙ СЮЖЕТ – развитие действия подчинено движению мысли главного героя, который стремится познать суть жизни и в финале утверждает свое, обретенное в поисках знание сущности мира и человека

ТИПИЗАЦИЯ, ТИПИЧЕСКОЕ – способ обобщения фактов действительности с точки зрения той роли, которую они играют в формировании характера героя, его отношения к миру и людям. Среди разнородных факторов, воздействующих на формирование характера, один (или несколько типологически сходных) играет роль доминирующего (имеющего определяющее значение). Тот же принцип отбора характеризует и способ воссоздания модели действительности в произведении: отбираются факты наиболее значительные, всеобщие, важные, повторяющиеся, обусловливающие появление того или иного социально-исторического типа личности.

ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ – необычное, незапрограммированное традиционными факторами, воздействующими на формирование характера личности, вызванное к жизни действием иных, потаенных, возможно, опережающих свое время факторов.

ХАРАКТЕР – в литературоведении совокупность внутренних качеств личности, как сугубо индивидуальных, так и всеобщих, общечеловеческих национальных, типических, детерминированных средой и эпохой, которые проявляются в поступках и поведении человека, нередко приходя в противоречие друг с другом.

ИНТЕРМЕДИЯ – представление, обычно комедийного характера, иногда пантомима, разыгрываемое между действиями спектакля, иногда – перед самим спектаклем.

ФАБУЛА – сюжетная основа художественного произведения, предопределенная традицией расстановка лиц и событий.

Рекомендуемая литература

ХУДОЖЕСТВЕННАЯ

Основная

1. Сервантес Сааведра М. де.//Собр. соч.: в 5 Т. – М., 1964.

2. Сервантес М. де. Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанческий. – М., 1970. – Ч. 1-2. (БВЛ).

3. Мигель де Сервантес Сааведра. Дон Кихот Ламанческий. – М., 1976.

Дополнительная

1. Сервантес Сааведра М. де. Галатея. – М., 1973.

2. Сервантес М. Назидательные новеллы. – М., 1966.

УЧЕБНАЯ

Основная

1. Андреев М. Л. Рыцарский роман в эпоху Возрождения. – М., 1993.

2. Багно В. Е. Дорогами “Дон Кихота”. – М., 1988.

3. Державин К. Н. Сервантес. Жизнь и творчество. – М., 1958.

4. Ортега-и-Гассет X. Размышления о “Дон Кихоте”//X. Ортега-и-Гассет. Эстетика. Философия культуры. – М., 1991.

5. Пинский Л. Е. Сюжет “Дон Кихота” и конец реализма Возрождения//Л. Е. Пинский. Реализм эпохи Возрождения. – М., 1964. – С. 297-365.

6. Пинский Л. Е. Магистральный сюжет. – М., 1989.

7. Пискунова С/И. “Дон Кихот” Сервантеса и жанры испанской прозы XVI-XVII веков. – М., 1998.

Дополнительная

1. Багно В. Е. “Дон Кихот” Сервантеса и русская реалистическая проза//Эпоха реализма. – Л., 1982. – С. 5-68.

2. Берковский Н. Я. Новеллы Сервантеса//Н. Я. Берковский. Статьи о литературе – М.; Л., 1962.

3. Выгодская Э. Необыкновенные приключения испанского солдата Сервантеса, автора “Дон Кихота”. – Л., 1962.

4. Диас-Плаха Г. От Сервантеса до наших дней. – М., 1981.

5. Сервантес и всемирная литература. – М., 1969.

6. Снеткова Н. П. “Дон Кихот” Сервантеса. – Л., 1970.

Вопросы для самоконтроля

1. Кто такой Сид Ахмет Бен-Инхали? Какое отношение он имеет к роману Сервантеса “Дон Кихот”?

2. Прокомментируйте высказывание Г. Гейне о романе Сервантеса: “Он положил начало новому роману, введя в рыцарский роман правдивое изображение действительности и человеческих типов” (Г. Гейне. Введение к “Дон Кихоту”//Собр. соч.: в 10 т. – М.; Л., 1958. – Т. 7. – С. 136-137).