История русской литературы
Ю. А. Романов
“Записки из подполья” Ф. М. Достоевского: история и современность (К 140-летнему юбилею выхода в свет)
Значимость повести “Записки из подполья” для понимания художественного мира Достоевского трудно переоценить. Как отмечал Л. И. Гроссман: “Записки из подполья” – одна из самых обнаженных страниц Достоевского. Никогда впоследствии он не раскрывал с такой полнотой и откровенностью все интимнейшие, не предназначенные на показ тайники своего духа” . Став предтечей великих
И в наши дни, по прошествии почти 140 лет со времени опубликования, интерес к повести Достоевского не ослабевает. Согласно библиографическим данным Международного общества Достоевского (IDS) с проблематикой повести связано около 70 работ, опубликованных за последние годы. При этом их количество неуклонно возрастает.
Цель Настоящей статьи – представить краткий историколитературоведческий обзор научно-критического наследия, посвященного повести Достоевского, со времени ее выхода в свет по наше время; наметить наиболее важные направления изучения “Записок…” и, в частности, обозначить перспективы архетипного подхода к анализу “подпольного” феномена.
Следует отметить, что сразу после публикации в журнале “Эпоха” “Записки из подполья” не привлекли особого внимания критики. Высокую оценку повести дал лишь Ап. Григорьев и – из противоположного лагеря – памфлетом “Стрижи” откликнулся Салтыков-Щедрин, высмеявший с сатирической беспощадностью как участников журнала “Эпоха” в целом, так и произведение Достоевского в частности. Как отмечает Е. Кийко в примечаниях к академическому изданию “Записок из подполья”, “интерес критики к этой повести пробудился уже после опубликования романа Достоевского “Преступление и наказание” .
Так, Н. Страхов в статье “Наша изящная словесность” (1867), отмечая исключительность “подпольного” “антигероя” и допуская существование таких людей, считал, однако, что чаще встречаются “явления”, “не досягающие этого предела”. Заслугу Достоевского он видел прежде всего в проницательности и умении изображать “нравственные шатания” и “страдания”, порождаемые “нравственной неустойчивостью” .
В 80-е годы XIX века повесть привлекла особое внимание Н. К. Михайловского, который посвятил ей отдельный раздел в своей известной статье “Жестокий талант”. Приведя в качестве примера ряд “образчиков” изображения автором “мучительских поступков и жестоких чувств”, Михайловский пришел к выводу о том, что высказывания и действия “подпольного” героя отражают “самодовлеющую” наклонность Достоевского к “возвеличиванию” страдания.
Восемь лет спустя появился развернутый комментарий “Легенды о Великом Инквизиторе”, написанный В. Розановым, где Достоевский, пожалуй, впервые (после трех речей о писателе В. Соловьева) предстал не в традиционной роли певца “униженных и оскорбленных”, а как “открыватель метафизических ценностей и религиозный пророк” . “Записки из подполья” названы здесь Розановым “первым краеугольным камнем в литературной деятельности Достоевского” . В повести, важной, по оценке Розанова, “каждою своею строкою”, Достоевский показал “иррациональность человеческого существа” и обнаружил в нем “присутствие чего-то мистического, без сомнения переданного ему в самом акте творчества”; выразил необходимость взгляда на человека “как на нечто неизмеримо высшее, чем… думали о нем, религиозное, священное, неприкосновенное”. “Показав иррациональность человеческой природы и… мнимость конечной цели (курсив В. Розанова. – Ю. Р.),он выступил на защиту не относительного, но абсолютного достоинства человеческой личности – каждого данного индивидуума, который никогда и ни для чего не может быть только средством” .
Лев Шестов, чьи взгляды признавались весьма влиятельными, рассматривал “Записки из подполья” как “публичное” отречение Достоевского от своего прошлого, от идеалов “служения последнему человеку” . По мнению Шестова, в “Записках из подполья” Достоевский “рассказывает свою собственную историю” – историю “перерождения убеждений”. Ужаснувшись всему “стихийному, безобразному и страшному”, проснувшемуся в его душе (т. е. “подполью”. – Ю. Р.), Достоевский якобы впоследствии принужден был “постоянно иметь в запасе показные идеалы, которые он тем истеричнее выкрикивал, чем глубже они расходились с сущностью его заветных желаний”, и этой двойственностью проникнуты “его позднейшие произведения все до одного…” . Такое же перерождение убеждений, по мнению Шестова, пережил и Ницше. Назвав Достоевского своим учителем, Ницше признал в его лице, как полагал Л. Шестов, “своего родного человека” .
В духе русского ницшеанства оценивал “Записки из подполья” и М. Горький: “Весь Ф. Нитчше для меня в “Записках из подполья”. В этой книге – ее все еще не умеют читать – дано на всю Европу обоснование нигилизма и анархизма” .
По мнению Д. Мережковского, различие между Достоевским и Ницше в оценке “последней свободы” лишь в том, что первый, воплощая в своих героях “подпольные” идеи, но “не договаривая” их, все же пытается “ухватиться” за русское православие, в то время как другой – восхваляет Человекобога: “Так же как Ницше… считает он (Достоевский. – Ю. Р.) последнюю свободу даром Человекобога, Антихриста, с тою лишь разницею, что Ницше благословляет, а Достоевский проклинает этот Антихристовый дар” .
Н. А. Бердяев, высоко ценивший творчество писателя, полагал, что мысли, высказанные в “Записках из подполья”, являются “потрясающими по гениальности”, и призывал искать в них “первоисточника всех открытий”, сделанных Достоевским о человеке на протяжении всего его творческого пути.
По мысли Бердяева, если до “Записок из подполья” Достоевский был еще не более чем “гуманист, полный состраданья к “бедным людям”, к “униженным и оскорбленным”, к героям “мертвого дома”, то с “Записок из подполья” начинается гениальная идейная диалектика Достоевского. Он уже не только психолог, он – метафизик, он исследует до глубины трагедию человеческого духа. Он уже не гуманист в старом смысле слова… Он окончательно порвал с гуманизмом Белинского…” . В то же время Н. Бердяев не разделял мнение Л. Шестова о Достоевском как об “исключительно… подпольном психологе”: “Подпольная психология у Достоевского есть лишь в момент духовного пути человека. Он не оставляет нас в безвыходном кругу подпольной психологии, он выводит из него” . Потеряв гуманистическую веру в человека, Достоевский остался верен христианским принципам, углубил, укрепил и обогатил их. Поэтому он не мог быть “мрачным, безысходно-пессимистическим” писателем. В “самом темном и мучительном” у Достоевского есть “свет Христов” – “освобождающий свет” .
Подводя итоги более чем тридцатилетнего изучения творчества писателя в период “между юбилеем его смерти и рождения”, А. Долинин в редакторском предисловии к изданному в двадцатые годы сборнику научных трудов “Ф. М. Достоевский. Статьи и материалы” пришел к следующему выводу: “…в течение слишком тридцати лет до наших дней Достоевского воспринимали почти исключительно со стороны идейной – как философа или религиозного мыслителя. И, несмотря на всю субъективность, которая нередко окрашивала работы о нем… тенденции развития его религиозно-философских воззрений уловлены… правильно…” . При этом “Записки из подполья” оценивались А. Долининым как важнейшее произведение, ставшее “пролегоменами ко всему художественному творчеству Достоевского послекаторжного периода” .
“Важным противовесом” религиозно-философскому осмыслению искусства классика считалось в те годы направление, выработанное в семинаре по изучению творчества Достоевского, действовавшем под руководством А. Л. Бема при Русском народном университете в Праге. Ученые, принимавшие участие в работе семинара (Д. Чижевский, А. Флоровский, С. Гессен, И. Лапшин, Н. Лосский), рассматривали наследие великого русского писателя и его эпоху с точки зрения различных гуманитарных наук. При этом многие участники семинара (отчасти под влиянием психиатра Н. Осипова) увлекались учением Фрейда, психоанализом, что и нашло отражение в ряде их докладов и выступлений. Как отмечает М. Бубеникова, “в достоеведении А. Бема как будто сконцентрировалось стремление участников семинара к применению психоанализа в литературоведении. Однако у него эта тенденция опиралась на традицию школы А. Веселовского и А. Потебни, и А. Бем считал важным теоретически осмыслить разницу-грань между психоанализом и литературоведением и много энергии отдал объяснению значения сохранения автономии литературоведческого анализа” .
На наш взгляд, в работах A. JI. Бема были заложены основы архетипного подхода к пониманию творчества Достоевского, поскольку в центре внимания исследователя находился анализ образов и мотивов, проходящих через художественное пространство произведений мировой классики (в частности, таких, как “Фауст”, “Гамлет”, “Макбет”, “Дон-Кихот”).
Образ “подпольного” человека также осмысливался А. Л. Бемом как архетипический. В художественном мире Достоевского он являлся выражением его центральной проблемы, связывающей личность и творчество писателя в единое целое: “…именно в отъединении от жизни, в замкнутости личности всех основных героев произведений Достоевского надо искать внутренний смысл его творчества… В сущности, Достоевский рисует нам все одного и того же “отщепенца”, но каждый раз он показывает нам иную его психологическую разновидность” .
Следует отметить, что ни один из названных подходов к творчеству Достоевского не получил своего развития в отечественном литературоведении 30-х годов. Вместо этого в обществе возобладали тенденции по преодолению “достоевщины” как явления, препятствующего, по словам М. Горького, “внутренней реорганизации не только в социально-политическом смысле, но и в психологическом” , служащего опорой реакции и декадентства.
Резко негативная оценка, данная М. Горьким повести “Записки из подполья” на Первом Всесоюзном съезде советских писателей, на долгое время укоренилась в советском литературоведении.
Признавая сильное влияние Достоевского на ряд писателей Европы, Горький полагал, что ему “принадлежит слава человека, который в лице героя “Записок из подполья” с исключительно ярким совершенством живописи словом дал тип эгоцентриста, тип социального дегенерата” и “фигурой своего героя показал, до какого подлого визга может дожить индивидуалист из среды оторвавшихся от жизни молодых людей XIX-XX столетий” . По убеждению Горького, человек из “подполья” вмещал в себе “характернейшие черты” Фридриха Ницше, Оскара Уайльда, Бориса Савинкова и героев романов Гюйсманса “Наоборот”, “Ученика” Бурж и “Санина” Арцыбашева и еще многих “социальных вырожденцев” . При этом Горький не разграничивал сущность “подпольного” героя и духовные искания Достоевского: “Достоевскому приписывается роль искателя истины. Если он искал – он нашел ее в зверином, животном начале человека и нашел не для того, чтобы опровергнуть, а чтобы оправдать” .
Со сходных позиций в 50-е годы оценивал творчество Достоевского В. Ермилов. В очерке, предваряющем десятитомное собрание сочинений писателя, он назвал его “субъективнейшим” художником и, как М. Горький, не отделял героев произведений Достоевского от его личности, полагая, что “они всегда являлись его личной исповедью” .
“Записки из подполья” В. Ермилов оценивал как одно из наиболее реакционных произведений, где велась не только “злобная полемика” с романом “гениального” русского революционера-демократа Н. Г. Чернышевского, но и была рассказана “история морального преступления”. При этом “перед лицом совести всего человечества” роль самого Достоевского в моральном преступлении признавалась “тяжелой”, потому что “о преступлении нельзя рассказывать со злорадством!” .
Советский ученый Ю. Кудрявцев выделял “три более или менее четко очерченных периода в достоевсковедении. Первый – до тридцатых годов: преобладает творческий подход. Второй – до середины пятидесятых: преобладает подход догматический. Третий – по настоящее время (т. е. до 1974 г. – Ю. Р.): творческий подход упорно стремится занять господствующее положение в науке о Достоевском. ) Господство это далеко еще не достигнуто. Но те достижения в науке о Достоевском, которые появились за последние почти двадцать лет, обязаны подходу творческому” .
Характерным примером литературоведческого анализа, в котором отразились оба эти подхода к наследию Достоевского, могут служить труды В. Кирпотина. Исследуя произведения шестидесятых годов и, в частности, повесть “Записки из подполья”, автор пришел к выводу о значимости ее поэтики для всего последующего творчества автора и специфичной для него романной формы: “Поэтика “Записок из подполья” содержит в неразвернутом виде поэтику позднейших романов Достоевского. Слияние философствования с повествованием, растворение его в повествовании… вскоре после “Записок из подполья” привело к созданию первого великого романа Достоевского – “Преступление и наказание”, романа нового, специфичного для Достоевского типа” .
По мнению В. Кирпотина, гениальность Достоевского-художника в “Записках из подполья” выразилась в том, что “он почувствовал и необычайно убедительно выразил психологию философского переживания” . Показав, как формируется или деформируется характер под влиянием убеждений, он сумел отобразить “кристаллизацию человеческого типа”, что позволило ему “дать модификацию типа “лишнего человека” уже не из дворян, а из разночинцев, из мещан, художественное значение которого приобретало всемирное значение…” .
Отделяя Достоевского от его героя и рассматривая “Записки из подполья” не как публицистику, а как полноценное художественное произведение, В. Кирпотин признавал правду выраженного в повести авторского видения, сохраняющего свою эстетическую природу. Однако сквозь эстетику Достоевский “всматривался в онтологию, в философию мира, космоса и общества”, но так, – оговаривался В. Кирпотин, – “как он их понимал, конечно” . Понимание же писателя, по оценке В. Кирпотина, было неадекватно идеям передовых людей общества; в полемике Достоевского с Чернышевским именно Чернышевский “стоял на верном пути”; свои гениальные художественные открытия Достоевский сделал вопреки своим реакционным убеждениям.
Как отмечал Ю. Кудрявцев, учитывая факты множества “резких и резчайших суждений…. по адресу глубочайшего произведения Достоевского “Записки из подполья”, можно было считать победой творческого подхода то, что впоследствии к “Запискам…” немного подобрели”: в комментариях к полному собранию сочинений “отсутствует резкость по отношению к повести”. Однако оставался главный недостаток – “непонимание философской и социальной ее глубины” .
Коренной перелом в трактовке “Записок из подполья” произошел во второй половине 80-х годов ХХ-го столетия. Среди литературоведов прочно утвердилось мнение о значимости этого произведения для творческого наследия Достоевского.
Была преодолена ошибка в отождествлении писателя с его персонажем, в результате которой автору нередко предъявляли обвинение в преступлениях, которых он не совершал (имеется в виду, прежде всего, сцена надругательства “подпольного” героя над Лизой). Было признано влияние образа “подпольного” человека на творчество экзистенциалистов; при этом последнее стало рассматриваться не как объект для критики, а как явление мировой культуры. Было выявлено, что для определения литературной генеалогии образа “подпольного” героя, как и героев-идеологов больших романов Достоевского, “необходимы… крупные, эпохальные масштабы, захватывающие евангельскую мифологию, средневековую легенду, классическую трагедию” . Таким образом, человек из “подполья” был признан равным таким значительным образам мировой литературы, как Гамлет и Фауст; “Записки из подполья” стали считать “программным произведением Достоевского, в котором он возвестил о своем социально-психо – логическом открытии, дал название этому явлению” .
Как уже отмечалось, на современном этапе исследования повести Достоевского интерес к ней, по-прежнему, не ослабевает. Огромное количество работ посвященных проблематике этого произведения побуждает исследователей к попыткам их систематизации. В частности, О. Дилакторская выделяет такие проблемные направления, сложившиеся в истории изучения “Записок из подполья”: “во-первых, осмысления личности героя; во-вторых, осознания философского фона повести; в-третьих, отражения авторского присутствия (биографического и мировоззренческого аспекта); в-четвертых, выявления плана реминисценций и рецепций; в – пятых, соотнесения повести с последующим творчеством писателя и, наконец, в-шестых, оценки ее жанра” .
На наш взгляд, в качестве ведущих направлений современного этапа в изучении повести Достоевского необходимо выделить следующие: первое, связанное с философским осмыслением “Записок из подполья” ; второе, рассматривающее идейно-художественное влияние этого произведения на культурное наследие ряда выдающихся писателей XX века.
Если в работах второго направления проблематика “Записок из подполья” рассматривается через призму анализа творчества созвучных художников, то исследования, относящиеся к первому направлению, по сути, продолжают традиции сложившегося еще к двадцатым годам ушедшего века и насильственно прерванного в последующем религиозно-философского подхода.
По мнению авторов этих исследований, в повести русского писателя нашли свое отражение проблемы, волновавшие еще Сократа и Аристотеля, Руссо, Гегеля; в ней были поставлены вопросы, оказавшиеся позднее в центре внимания таких видных мыслителей, как В. Розанов, Л. Шестов, Ф. Ницше, Н. Бердяев, С. Булгаков и многих других. Проблемы свободы человеческого духа и необходимости личного осознания и испытания нравственной природы человека, трагедия бытия и человеческой ответственности, воплощенные в повести Достоевского, определяют богатство ее философского содержания и связь с философской традицией в целом.
Среди работ, посвященных философскому осмыслению повести Достоевского, весьма перспективными, на наш взгляд, являются исследования, в которых данное произведение рассматривается с точки зрения архетипного подхода в литературоведении, который все более активно заявляет о себе в последнее время. Исследователи данного направления, опираясь на учение об архетипах К. Г. Юнга и теоретическую базу, заложенную в трудах А. Веселовского, А. Потебни, А. Бема, М. Бахтина, О. Фрейденберг, В. Топорова, А. Нямцу и др., на материале произведений классиков мировой литературы рассматривают мифологемы, архетипические образы, собственно архетипы. При этом образ человека из “подполья”, учитывая колоссальное влияние, оказанное ми как на важнейшие культурные течения XX века, так и на мировую литературу, однозначно квалифицируется как архетипический. Став “частью словаря мировой культуры”, имя главного героя повести Достоевского употребляется уже как “термин” , в наше время он мыслится уже как “архетипический образ, а не рассказчик из жанра исповеди в традиционном понимании” . Значимость “подпольного” героя заключается в том, что его мироощущение отображает один из общечеловеческих мотивов с непостижимым постоянством проявляющихся не только в мифах, верованиях разных времен и народов, но и в духовном опыте каждого отдельно взятого индивидуума. “Подпольный” герой остается всегда современным, потому что каждое поколение находит в нем отражение части себя. (Как отмечает И. Гарин: “Подпольные люди – везде: наполеоновская идея рождается в подполье, идея свободы рождается в подполье, ужасающие замыслы и великие идеи рождаются в подполье, революция приходит из подполья и реакция уползает туда. Есть катакомбная культура, андерграунд, подвалы музеев и подвалы, в которых творят…” .) Таким образом, “Записки из подполья”, оставаясь одной из наиболее читаемых книг современности, не утрачивают своей значимости и в веке нынешнем.
Перспективность исследований, осуществляемых в рамках архетипного подхода в изучении “подпольного” образа, состоит в том, что они помогают найти ответ на ряд важных вопросов, остающихся в центре внимания современных литературоведов: о подлинном месте человека из “подполья” в творчестве Достоевского, о выраженности и/или невыраженности “подпольных” черт во всех его героях и о средствах поэтического воплощения “подпольного” феномена, о влиянии образа “подпольного” героя на творчество классиков мировой литературы, породившем целую галерею “подпольных” характеров.
Выводы.
Повесть “Записки из подполья” в современном понимании – весьма значительное произведение Достоевского, ставшее не только предтечей его великих романов, но и “прологом к литературе XX века” .
Однако такое понимание значимости этого произведения отмечалось далеко не всегда. Не получив сразу после публикации должной оценки, повесть Достоевского обрела таковую лишь десятилетия спустя – в русской философской критике рубежа XIX-XX веков; эта высокая оценка была закреплена в сформировавшемся к 20-м годам минувшего века религиозно-философском подходе к творчеству Достоевского.
В советский период повесть Достоевского оценивалась резко негативно; эту ошибку начали осторожно исправлять лишь в последней четверти XX века, а окончательное преодоление предвзятости в оценке произведения стало возможным лишь в эпоху переосмысления прежних социальных ценностей.
На современном этапе выделяются два основных направления в изучении “Записок из подполья”. Первое – развивающее традиции религиозно-философского подхода; второе – рассматривающее проблематику этого произведения сквозь призму анализа творчества созвучных художников. При этом все с большей силой заявляют о себе работы, отражающие архетипный подход в литературоведении, поскольку “подпольный” герой однозначно квалифицируется учеными как архетипический образ. Исследования обоих направлений и, в частности, те, что проводятся в рамках архетипного подхода, призваны уточнить существующее представление о месте “подпольного” героя в художественном мире Достоевского, а также исследовать влияние “подпольного” образа на творчество классиков мировой литературы.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)Ю. А. Романов