Я сразу смазал карту будня…”

Каким тонким и чувствующим сердцем надо обладать, чтоб остановиться у лошади, поскользнувшейся на зимнем подъеме Кузнецкого, и заплакать вместе с животным! Какой наблюдательностью надо обладать, чтоб в свечении звезд увидеть горящие жемчужины, а скрипку уподобить собственной невесте! Или “сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб”!

Маяковский не вошел в поэзию, а ворвался, как смерч. Необычно, талантливо, решительно и гордо. Себя он назвал “транжиром бесценных слов”, а обывателей – обжорами, способными лишь “на бабочку

поэтиного сердца взгромоздиться, в калошах и без калош”.

Он выходил на площадь, и, на страх этим обывателям, у него “изо рта шевелит ногами непрожеванный крик”. И уже тогда, в раннем творчестве и трудном признании, поэт остро реагировал на международные события:

По черным улицам белые матери

Судорожно простерлись, как по гробу глазет.

Вплакались в орущих о побитом неприятеле:

“Ах, закройте, закройте глаза газет!”

Даже любовь в лирике Маяковского принимает своеобразную форму. То она “по морям, играя, носится”, как “с миноносцем миноносица”, то изливается глобально: “Земля! Дай поцелую твою лысеющую голову…”, то поэт вдруг ошарашивает сентенцией: “я люблю смотреть, как умирают дети”.

Конечно, во всем этом просматриваются юношеский максимализм, влияние Хлебникова, Бурлкжа, но поиск себя в новых стилистических формах всего заметнее.

Чуть позже, в знаменитой поэме “Облако в штанах” лирика Маяковского обретет полноту, не потеряв оригинальности.

Вошла ты, резкая, как “нате!”,

Муча перчатки замш,

Сказала:

“Знаете –

я выхожу замуж”.

Что ж, выходите.

Ничего.

Подкреплюсь.

Видите – спокоен как!

Как пульс

покойника.

Нестандартные абзацы, со временем превратившиеся в знаменитую лесенку, большое количество неологизмов, превращение привычных слов в нестандартные, скрытый юмор, часто переходящий в сарказм, – это далеко не полный перечень новаторства поэзии Маяковского. В лирике он оставался верен этим приемам. Даже в такой социальной поэме, как “Хорошо”, он не удерживал свою лирическую фантазию. “…В деревнях – крестьяне. Бороды веники.

Сидят папаши. Каждый хитр. Землю попашет, попишет стихи”; “Лишь лежа в такую вот гололедь, зубами вместе роляскав – поймешь, нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку”; “Если я чего написал, если чего сказал – тому виной глаза-небеса, любимой моей глаза”; “Не домой, не на суп, а к любимой в гости, две морковки несу за зеленый хвостик…”

Мало поэтов, которые умели совместить реальность разрухи, социальную и революционную страсть с нежной лирикой любовного признания:

Я

много дарил

конфет да букетов,

Но больше

всех

дорогих даров

Я помню

морковь драгоценную эту И полполена

березовых дров.

И конечно, поэт не был бы самим собой, если бы после описания этого голода и холода не добавил:

Мне

легче, чем всем, – я

Маяковский. Сижу

и ем

кусок конский…

Поэты способны предчувствовать, предугадывать. Молодой Маяковский предугадал самого себя, свое творчество, сказав: “Я сразу смазал карту будня…” Действительно, в его творчестве есть все, что угодно, кроме обыденности. Возможно, потому, что он умел играть “ноктюрн на флейте водосточных труб”…



1 Star2 Stars3 Stars4 Stars5 Stars (2 votes, average: 3.00 out of 5)

Я сразу смазал карту будня…”