“Архипелаг ГУЛАГ” был написан А. И. Солженицыным между 1958 и 1967 годами и стал составной частью потока документальной литературы в послесталинскую эпоху. В “Послесловии” к этому произведению автор признал: “Эту книгу писать бы не мне одному, а раздать бы главы знающим людям… Уж я начинал эту книгу, я и бросал ее…
Но когда вдобавок к уже собранному скрестились на мне еще многие арестантские письма со всей страны – понял я, что раз дано все это мне, значит я и должен”.
Сам автор “Архипелага” определил его жанр
Подтверждение этому можно найти в рассуждениях рассказчика в четвертой главе первого тома: “Я приписывал себе бескорыстную самоотверженность. А между тем был – вполне подготовленный палач… Пусть захлопнет здесь книгу тот читатель, кто ждет, что она будет политическим обличением. Если б это было так просто! – что где-то есть черные люди, злокозненно творящие черные дела, и надо только отличить их от остальных и уничтожить.
Но линия, разделяющая добро и зло, пересекает сердце каждого человека… В течение жизни одного сердца линия эта перемещается на нем, то теснимая радостным злом, то освобождая пространство рассветающему добру.
Один и тот же человек бывает в свои разные возрасты, в разных жизненных положениях – совсем разным человеком… А имя – не меняется, и ему мы приписываем все. Завещал нам Сократ: познай самого себя!”
Допуская возможность того, что он сам, либо кто-нибудь из его сокамерников, либо кто-то еще мог бы стать палачом, Солженицын говорит о главном в своей книге – поиске правды и человеческой душе. Проблема нравственного выбора человека – выбора между добром и злом – для Солженицына важнее любой политической истины.
Для раскрытия главной темы произведения Солженицыну понадобилось хорошо разобраться в исторической обстановке, которую он описывал в “Архипелаге”. Поэтому можно сказать, что во внутренней структуре этой книги переплелось личное и историческое.
Из вводной части “Архипелага ГУЛАГ” становится ясно, что многое в нем основано на личном опыте рассказчика – опыте одиннадцати лет заключения. Автор говорит о том, что личный опыт неотделим от истории, от пережитых событий и опыта поколения. Кроме того, свидетельства эпохи, описываемой Солженицыным, подкреплены показаниями 227 человек.
Автор пишет: “Эту книгу непосильно было бы создать одному человеку. Кроме всего, что я вынес с Архипелага… материал для этой книги дали мне в рассказах, воспоминаниях и письмах [перечень из 227 имен]. Я не выражаю им здесь личной признательности: это наш общий дружный памятник всем замученным и убитым”.
Эти рассказы привлекаются Солженицыным не только для большей объективности описания, но и для того, чтобы получить право говорить от имени всего поколения. Можно сказать, что личная память Солженицына расширяется за счет показаний свидетелей, а они, в свою очередь, дополняются документами описываемых времен .
И все же автор “Архипелага” постоянно напоминает о невозможности “объективной истории”. В начале четвертой главы первого тома он объясняет читателю свою точку зрения: “Мы слишком страдаем, углублены в свою боль слишком, чтобы взглядом просвечивающим и пророческим посмотреть на бледных ночных катов, терзающих нас. Внутреннее переполнение горя затопляет нам глаза – а то какие бы мы были историки для наших мучителей!” В десятой главе , где рассказывается о процессах периода чисток, Солженицын вновь говорит об искаженном восприятии событий жертвами. Он пишет, что на партийных лидеров – например, на Бухарина – смотрели, как на “сверхлюдей”, как на выдающихся личностей.
Солженицын отвергает это, подчеркивая, что эти люди были простыми смертными, а действительно выдающиеся личности среди них встречались редко.
Множество голосов свидетелей в книге противопоставлены Солженицыным единогласию идеологии. Она представлена в книге прямыми цитатами из политических манифестов, документов, судебных отчетов, речей партийных деятелей, газетных статей. Эту “объективную” историю мы встречаем на протяжении всего повествования. Солженицын гневно осуждает идеологию: “…это она дает искомое оправдание злодейству и нужную долгую твердость злодею”.
По Солженицыну, идеология – это “та общественная теория, которая помогает ему перед собой и перед другими обелять свои поступки, и услышать не укоры, не проклятья, а хвалы и почет”.
Можно сделать вывод, что исторический взгляд Солженицына не только субъективный, но и пристрастный. Он резко выступает против духовного и физического подавления человека системой, которую и обслуживает идеология. Своей ярко выраженной оценочностью “Архипелаг ГУЛАГ” отличается от традиционных исторических повествований. Потому что художественная правда неотделима для Солженицына от правды нравственной, правды о человеческой душе, о борьбе между добром и злом, между истиной и ложью.
Выбранный автором для “Архипелага ГУЛАГ” способ описания истории, несмотря на сильные элементы субъективности и оценочности , создает у нас значительно большее ощущение истории, чем любой самый достоверный исторический источник.
“Скажут нам: что ж может литература против безжалостного натиска открытого насилия? А не забудем, что насилие не живет одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью, – писал Солженицын. – А нужно сделать простой шаг: не участвовать во лжи. Пусть это приходит в мир и даже царит в мире, – но не через меня”. Про самого Солженицына можно сказать, что он сделал этот “простой шаг”.
Он не только не участвовал во лжи, но и всем своим творчеством постарался разоблачить ее.
(2 votes, average: 3.50 out of 5)Способ изображения истории в “Архипелаге ГУЛАГ” Солженицына