САТИРИЧЕСКОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ ВЛАСТИ И НАРОДА В ПОВЕСТИ М. Е. САЛТЫКОВА-ЩЕДРИНА “ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА”

Перед нами суровый старик, проницательно и строго всматривающийся в людей, в окружающую действительность; в его больших, несколько выпуклых глазах живет пламенная, непреклонная воля, страстная, требовательная мысль, проникающая далеко вперед, в будущее; открытый лоб прорезан между бровей резкой складкой, увеличивающей то впечатление мощной, сосредоточенной решительности и целеустремленности, которое вызывают эти замечательные, навсегда остающиеся в памяти черты.

Таков облик русского писателя Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина,

сохраненный для нас воспоминаниями современников и лучшими из имеющиеся портретов и фотографий. Великий писатель почти всегда оставался серьезным, но слушатели хохотали неудержимо, несмотря на то, что сам он бывал этим недоволен.

Щедрин для предмета своего негодования находил необычайно смешные положения, тем самым разоблачая, унижая и выставляя на всенародное посмешище тех, против кого были направлены его сатира и юмор.

При этом сатира Щедрина всегда была идейно целеустремленной, он не знал смеха, который служит только для забавы и развлеченья. Так, например, в “Истории одного города” великий сатирик изобразил градоначальника, у которого вместо головы – ящик, заключающий в себе небольшой органчик, автомат, который до поры до времени произносит: “Разорю!” и “Не потерплю!”. Других слов градоначальник не знает.

Как ни смело в данном случае воображение Щедрина,
как ни фантастичен на первый взгляд этот образ, на самом деле он верно отображает действительность. Конечно, Щедрин вовсе не собирался уверять читателя в том,
что существует человек, у которого вместо головы на плечах помещается такого рода автомат.

Но образ градоначальника-“органчика” с художественно сатирической наглядностью и убедительностью указывал на то, что вся политика царской бюрократии сводилась к угнетению и ограблению народа. Царские чиновники противились всему, что могло бы повести к политическому, материальному и духовному прогрессу. “Не потерплю!” – заявляли они.

Формально в “Истории одного города” отображается период с 1731 по 1825 год. Фактически же речь идет не о каком-то одном конкретно-историческом периоде, а о характерных чертах самодержавного строя, о самих основах жизни общества при абсолютизме.

Мысль эта находит подтверждение, в частности, в том, что времена в книге нередко как бы пересекаются: в рассказах о событиях, отнесенных к ХУШ веку, вдруг вклиниваются факты из 60-х годов века ХГХ-го. Прием этот не только дает блестящий комический эффект, но и несет серьезную идейную нагрузку. Гротесковый принцип “совмещения” прошлого и настоящего наглядно выражает идею “неизменности” тех основ жизни, которые изображаются сатириком.

Подчеркивая, что “История одного города” – сатира не историческая, а современная, следует в то же время предостеречь против узкого толкования термина “современность”. Слова Щедрина о том, что он имеет в виду “лишь настоящее”, некоторые литературоведы склонны понимать чересчур уж буквально: они пытаются во что бы то ни стало отыскать в России 60-х годов XIX века конкретные фигуры, сценки, эпизоды, которые можно было бы “подставить” под те или иные образы и моменты повествования. Им кажется, что именно таким способом можно лучше всего доказать острую актуальность книги. Под их пером сатира Щедрина, заключающая в себе широчайшее обобщение, превращается в серию зашифрованных очерков на текущую злобу дня.

Власть и народ – вот та кардинальная проблема, которая является внутренним стержнем книги и делает ее более цельной, несмотря на внешнюю самостоятельность глав.

Некоторые главы “Истории одного города” посвящены жизни народа под гнетом самовластия, причем каждая из них раскрывает какую-то новую грань вопиющего произвола и насилия над людьми. Какие мероприятия ни проводил бы самодержец, какими намерениями при этом ни руководствовался бы, результат был неизменно один и тот же: бесконечный испуг жителей и свалившиеся на их головы новые бедствия и несчастья.

Современная Щедрину критика упрекала сатирика в искажении жизни, карикатурности изображений, небывальщине. Отвечая на эти упреки, писатель заявлял: “…на самом деле небывальщина гораздо чаще встречается в действительности, нежели в литературе. Литературе слишком присуще чувство меры и приличия, чтоб она могла взять на себя задачу с точностью воспроизвести карикатуру действительности…” Сопоставление многих страниц “Истории одного города” с реальными фактами русской действительности лишний раз подтверждает справедливость приведенных слов.

Писатель обращается к гротеску для того, чтобы до конца обнажить сущность явлений, наглядно продемонстрировать их подлинный смысл. Так, образом градоначальника Брудастого, деятельность которого описана в главе “Органчик”, сатирик показывает: для того чтобы править городом Глуповым, вовсе не обязательно иметь голову; для этого вполне достаточно обладать простейшим механизмом, способным воспроизводить всего две фразы: “разорю!” и “не потерплю!”. Дементий Варламович Брудастый представляет собой как бы саму суть “градоначальничества”, очищенную от всего случайного, постороннего. При помощи гротеска сатирик делает предельно наглядным то, что свойственно всем вообще градоначальникам, независимо от их личных склонностей, характера, темперамента, убеждений и тому подобного.

Разные были в Глупове градоначальники. Деятельные и бездеятельные. Либеральные и консервативные. Вводившие просвещение и искоренявшие оное. Однако все их многообразнейшие прожекты и поползновения в конце концов сводились к одному: к выколачиванию “недоимок” и пресечению “крамолы”.

Галерея градоначальников, удостоившихся развернутого изображения, начинается Брудастым, а завершается Угрюм-Бурчеевым. Если первый является своего рода “общим знаменателем” градоначальников, выражает их истинную, очищенную от всяких “примесей” сущность, то последний представляет собой величину более значительную, а потому и более зловещую: Угрюм-Бурчеев – это та же самая сущность, помноженная на строгий план “нивеляторства” жизни и тупую непреклонность.

Всех своих предшественников превзошел Угрюм-Бурчеев. Превзошел безграничным идиотизмом и неиссякаемой энергией, направленной на претворение в действительности исповедуемых им идеалов. Идеалы же таковы: “прямая линия, отсутствие пестроты, простота, доведенная до наготы”… Весь город, а точнее, всю страну “бывший прохвост” решил превратить в сплошную казарму и заставить с утра до вечера маршировать. Античеловеческая сущность самовластия показана здесь Щедриным с потрясающей силой.

Прототипом Угрюм-Бурчеева во многом послужил Аракчеев. Однако в корне неверно ограничивать широкое обобщающее значение нарисованной Щедриным фигуры, сводить образ – к прообразу. В Угрюм-Бурчееве сконцентрированы и заострены черты, характерные для определенного типа правителей, а не для одного только Аракчеева.

Сам Щедрин не раз протестовал против попыток сузить содержание образов “Истории одного города”. Так, по поводу юродивого Парамонга, с которым читатель встречается в главе “Поклонение мамоне и покаяние”, он писал: “…Парамоша совсем не Магницкий только, но вместе с тем и граф Д. А. Толстой, и даже не граф Д. А. Толстой, а все вообще люди известной партии, и ныне не утратившей своей силы”.

До сих пор речь шла о градоначальниках, олицетворяющих собой глуповскую власть. Однако Щедрин изображает ведь и самих глуповцев. Как же ведут они себя под игом самодержавия? Какие свойства они проявляют?

Основные качества глуповцев – неиссякаемое терпение и слепая вера в начальство. Сколько ни бедствуют они, сколь ни измываются над ними градоначальники, а глуповцы все продолжают надеяться и восхвалять, восхвалять и надеяться. Появление каждого нового градоначальника они встречают истинным ликованием: еще не видя в глаза вновь назначенного правителя, уже называют его “красавчиком* и “умницей”, поздравляют друг друга и оглашают воздух восторженными восклицаниями. Обрушивающиеся же на них несчастья воспринимают как нечто должное и о протесте даже не помышляют. “Мы люди привышные! – говорят они. – Мы претерпеть могим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить – мы и тогда противного слова не молвим!”.

Писатель не закрывает глаза на реальное положение вещей, не преувеличивает степени народного самосознания. Он рисует массы такими, какими они и были тогда на самом деле. “История одного города” – сатира не только на правителей России, но и на покорность, долготерпение народа.

Щедрин же был убежден, что истинная любовь к народу заключается не в словесных клятвах, а в трезвом взгляде на его сильные и слабые стороны, на его достоинства и недостатки. Писатель хотел видеть народ свободным и счастливым, а потому не мирился с теми качествами, которые прививались массам в течение столетий: покорностью, пассивностью, смирением и другим.

Книга писалась в конце 60-х годов, когда кратковременный период “либерализации” и “реформ” сменился очередным наступлением реакции. На русское общество вновь обрушилось свирепое, жуткое “оно”, принесшее с собой холод и мрак… Оно – расползшееся по всей стране и беспощадно подавляющее живые силы ее, сковывающее мысль, парализующие чувства. Оно – имеющее тысячи глаз, чтобы подглядывать, и тысячи ушей, чтобы подслушивать. Оно тысяченогое, чтобы ходить по пятам за каждым подозреваемым, и тысячерукое, чтобы строчить и строчить доносы.

Вот с этим чудищем и сражался Щедрин, нанося ему сокрушительные сатирические удары со всей силой своего огромного таланта.

“История одного города” и в момент своего появления, и в последующие времена звучала в высшей степени актуально. Она изображала не только прошлое и настоящее, но в значительной мере предсказывала и будущее. Реальная действительность как бы соревновалась с сатирической выдумкой писателя, стремясь догнать ее, а то и превзойти.

Вскоре после выхода книги, в 1876 году, Щедрин в письме к Н. А. Некрасову сообщал: “…издан, например, закон, разрешающий губернаторам издавать обязательные постановления или, попросту говоря, законы же. Это невероятно, но это правда. Когда я представлял в “Истории одного города” градоначальника, который любил писать законы, то и сам не ожидал, что это так скоро осуществится. Вообще делается почти странным жить на свете”.

Щедрин оказался пророком не только в этом случае. Сатира его была настолько глубока и остроумна, что и последующими поколениями воспринималась как нечто злободневное. Выражая свое восхищение гением Щедрина, М. Горький говорил: “Значение его сатиры огромно как по правдивости ее, так и по тому чувству почти пророческого предвидения тех путей, по коим должно было идти и шло русское общество на протяжении от 60-х годов вплоть до наших дней”. Слова эти, сказанные в 1909 году, как нельзя лучше раскрывают художественное совершенство и идейную емкость щедринских образов.

“История одного города” живет и сейчас. Она перешагнула национальные границы и продолжает сражаться везде, где торжествует самовластие. Когда-то Тургенев опасался, что данное произведение Щедрина будет во многом непонятно зарубежным читателям из-за своего чисто русского колорита. Эти опасения оказались напрасными. “Странная и замечательная книга” ныне известна не только у нас в стране, но и за рубежом, и прочно стоит в ряду величайших достижений мировой сатиры.