Роман Льва Толстого “Война и мир” в оценке современников писателя

В 1869 году Л. Н. Толстой завершил работу над величайшим романом-эпопеей “Война и мир”. Современники восприняли книгу по-разному: от бурных восторгов до полнейшего неприятия. Многие мнения были необъективны, личностны, чувствовался дилетантский подход.

Тут нужен был “равный художник”, который бы высказал настоящую оценку “Войны и мира” голосом “власть имущего”. Именно это и сделал Иван Сергеевич Тургенев – старший современник Толстого и отчасти его учитель в литературе.

Толстой был несговорчивым учеником. Отношения

его с Тургеневым были сложными и в жизни, и в литературе. Это была странная вражда и странная дружба двух великих современников, которая привлекала внимание и озадачивала биографов. “Ни один писатель, ни один критик не уделял “Войне и миру” столько внимания,- отмечает Н. Н. Гусев, – как друг-недруг Толстого – Тургенев.

Тургенев читал “Войну и мир” как исторический роман и судил об этом произведении так, как привык судить о произведениях этого жанра. “Где тут черты эпохи – где краски исторические? – недоумевал Тургенев. – Фигура Денисова бойко начерчена, но она была бы хороша как узор на фоне – а фона-то и нет”.

Удивляли Тургенева и рассуждения, “философские главы”, неожиданно прерывавшие повествование: “Роман Толстого плох не потому, что он тоже заразился “рассудительством”: этой беды ему бояться нечего; он плох потому, что автор ничего не изучил, ничего не знает и под именами Кутузова и Багратиона выводит нам каких-то рабски списанных современных генеральчиков”. Первое и весьма существенное замечание Тургенева состоит в том, что “Война и мир” недостаточно исторична для исторического романа. “Все эти маленькие штучки, хитро подмеченные и вычурно высказанные, мелкие психологиченкие замечания. Как все это мизерно на широком полотне исторического романа”.

В историческом романе вся летопись должна быть “в едином сборе”. Между тем у Толстого события 1812 года представлены крупно, а перспектива 1825 года намечена и как бы растворена в психологических подробностях жизни Пьера, Николая Ростова и Николеньки Болконского. “Как это он упустил из вида весь декабристский элемент, который такую роль играл в 20-х годах?” – недоумевал Тургенев.

Кроме того. Тургенев воспринимал “Войну и мир” как русский психологический роман, почерпнувший многое из современной диалектической философии. “Неужели не надоели Толстому, – пишет Тургенев – эти вечные рассуждения о том – трус, мол, ли я или нет – вся эта патология сражения?”. То, что Тургенев называет “вечными рассуждениями”, – это именно то, чему он сам отдал дань в “Записках охотника” и в романе “Рудин”.

Что касается эстетических вопросов, то они вызывали у Тургенева еще большее беспокойство. “И как это все холодно, сухо, как чувствуется недостаток воображения и наивности в авторе,- как утомительно работает перед читателем одна память” память мелкого, случайного, ненужного”. Тургенев предпочитал “Казаков” новому историческому роману Толстого, который казался ему “несчастным продуктом”.

Но в то же время Тургенев нетерпеливо ждет продолжения романа и внимательно читает новые главы. “Но со всем тем – в этом романе столько красот первоклассных, – признавался он, – такая жизненность, и правда, и свежесть – что нельзя не сознаться, что с появления “Войны и мира” Толстой стал на первое место между всеми нашими современными писателями. С нетерпением ожидаю четвертого тома”. Тургенев не только прояснял, он совершенно по-новому ставил исторические и эстетические вопросы. “Есть в этом романе вещи, которых, кроме Толстого, никому в целой Европе не написать и которые возбудили во мне озноб и жар восторга”.

Тургенев стал читать “Войну и мир” не только как историческую хронику определенной эпохи или современный роман, а как вечную книгу русской жизни. “Есть целые десятки страниц сплошь удивительных, первоклассных, – признается Тургенев, – все бытовое, описательное. ..”

Иное дело, когда Толстой обращается к философии. Тургенев не сочувствовал религиозным идеям Толстого. Неудивительно поэтому, что он столь скептично отозвался о его философии: “Беда, коли автодидакт, да еще во вкусе Толстого, возьмется философствовать”.

Рассуждая логически, Тургенев приходил к неутешительным выводам. Но он был не только философ, но и великий художник. И когда его непосредственное восприятие получало “волю”, выводы оказывались иными: “Толстой настоящий гигант между остальной литературной братьей, – признавался Тургенев, – и производит на меня впечатление слона в зверинце: нескладно, даже нелепо – но огромно и как умно! Дай Бог ему написать еще двадцать томов!”

В своих “Литературных воспоминаниях” Тургенев заявил, что Толстой по силе своего творческого дарования стоит во главе всего, что появилось в европейской литературе с 1840 года. Иными словами, он сопоставлял его имя с именами таких известных западных писателей, как Бальзак, Флобер, Стендаль.

Тургенев послал Флоберу первый “несколько слабоватый, но сделанный “с усердием и любовью” перевод “Войны и мира”. Флобер был потрясен этой книгой. “Спасибо, что вы дали мне возможность прочитать роман Толстого, – написал он Тургеневу. – Это первоклассное произведение”. Флобер так же, как Тургенев, не испытывал особенного сочувствия к философским отступлениям Толстого и даже с сожалением говорил: “Он повторяется и философствует”.

Но и его повторения и философствования казались ему важной чертой самой формы романа, не говоря уже о его содержании.

Характерно и то, что Флобер прочел “Войну и мир” как книгу о “природе и человечестве”, отмечая при этом, что здесь всюду “виден он сам, автор и русский”, “Какой художник и какой психолог! – пишет Флобер. – Два первые тома великолепны… Подчас он напоминает мне Шекспира”.

Полемика о Толстом не вся была на виду. Часть этого напряженного “разыскания истины” шла скрыто, в личной переписке. Мнение Флобера запечатлено в его письме к Тургеневу. Это мнение Тургенев сообщил в Ясную Поляну “с дипломатической точностью”. Тургенев действительно много сделал для того, чтобы русская литература была своевременно прочитана и оценена по достоинству в Европе.

Его высокий авторитет в литературных кругах на Западе помог ему с честью и достоинством исполнить ту историческую роль, которую он принял на себя.

Как отмечает Тургенев, в “Войне и мире” главную ценность представляет само эпическое искусство повествования. “Это обширное произведение овеяно эпическим духом; в нем частная и общественная жизнь России в первые годы нашего века воссоздана мастерской рукой”.

“Война и мир” сложна, потому что в ней представлена национальная жизнь в ее исторических и вечных формах, “Перед читателем проходит целая эпоха, богатая великими событиями и крупными людьми… Развертывается целый мир со множеством выхваченных прямо из жизни типов., принадлежащих ко всем слоям общества”.

В открытом письме к издателю парижской газеты Тургенев характеризовал эту книгу в целом. А в целом она представлялась ему родом энциклопедии, заключающей в себе универсальное знание о России.

“Граф Толстой – писатель русский до мозга костей, – пишет Тургенев, – и те французские читатели, кого не оттолкнут некоторые длинноты и странность некоторых суждений, будут вправе сказать, что “Война и мир” дала им более непосредственное и верное представление о характере и темпераменте русского народа и о русской жизни вообще, чем если бы они прочитали сотни сочинений по этнографии и истории”.

Газетная и журнальная критика 60-х годов при первом появлении “Войны и мира” в печати высказала некоторые фундаментальные положения о художественной форме этой книги, о ее историческом и эстетическом содержании.

Не все сказанное тогда вошло в историю литературы, не все было одинаково ценным. Время произвело отбор материала. Но и то, что оказалось “отсеянным”, сыграло свою роль в истории познания художественного мира Толстого.

Эпоха 60-х годов потребовала “мысли народной” в литературе и обрела “Войну и мир”.