Рецензия на роман В. В. Набокова “Машенька”

…Воспомня прежних лет романы,

Воспомня прежнюю любовь…

А. С. Пушкин

Роман Владимира Набокова “Машенька” – произведение исключительное и необыкновенное. Он отличается от всех написанных им романов и пьес. Я прочла у Набокова множество произведений, но именно “Машенька” привлекала меня красотой языка, легкостью, философскими рассуждениями о роли любви на земле. Если кратко говорить о теме романа, то это повествование о необычном человеке, находящемся в эмиграции, в котором уже начинает угасать интерес к жизни.

И

только встретив случайно любовь своей юности, он пытается возродиться, вернуть свое светлое прошлое, вернуть молодость, во времена которой он был так счастлив.

Главный герой романа – Лев Глебович Ганин, эмигрировавший в Берлин. На протяжении всего романа Набоков стремится подчеркнуть в нем его “особенность”, несхожесть с окружающими. Ганин живет в пансионе, где рядом с ним находятся еще шесть человек, оторванных от России, обитающих в атмосфере пошлости, косности, примирившихся со своим мирком.

Этот пансион – своеобразный символ, который Набоков называет “убежищем для изгнанных и выброшенных”. Эти люди действительно выброшены, выломаны из жизни. Их судьбы разбиты, желания угасли.

Набоков рисует их слабыми и безмолвными, исключая, разумеется, главного героя. Печальна судьба старого российского поэта Подтягина, смертельно больного, стремящегося вырваться из лап эмиграции и вернуться на родину, в Россию. Грустно читать и о Кларе – молодой девушке, безответно любящей главного героя, но не нашедшей в этой любви никакой отрады.

Другой главный герой романа – Алексей Иванович Алферов, яркое воплощение того, что Набоков наиболее всего презирает в человеке, по злой иронии судьбы оказавшийся нынешним мужем Машеньки, любившей Ганина долгие годы. Все пошло в Алферове: слова , банальности, внешний вид . Алферов – полная противоположность интеллигенту Ганину, не приемлющему пошлость ни в каких ее проявлениях. Отчасти Набоков придал Ганину черты своего собственного характера, вложил в него ту попытку вернуть потерянный рай, терзавшую его самого.

Узнав о том, что Машенька, с которой он по воле случая расстался еще в далекой молодости, жива и приезжает на днях к мужу, Ганин буквально просыпается в своей берлинской эмиграции: “Это было не просто воспоминанье, а жизнь, гораздо действительнее, гораздо “интенсивнее”, – как пишут в газетах, – чем жизнь его берлинской тени. Это был удивительный роман, развивающийся с подлинной, нежной осторожностью”.

Ганин принимает решительную попытку вновь обрести потерянный рай: отказывается от своей псевдоизбранницы Людмилы и собирается похитить Машеньку у Алферова. Он даже не спрашивает себя, любит ли его Машенька до сих пор, он уверен, что молодость вернется, а вместе и счастье. При этом для достижения своей цели он совершает неэтичные поступки .

Но лишь на вокзале Ганин осознает, что прошлое не вернуть, что оно утеряно безвозвратно, что нужно просто бежать из этого пансиона, из этой гнетущей, чужой и чуждой, пошлой атмосферы: “Он до конца исчерпал свое прошлое, свое воспоминанье, до конца насытился им, образ Машеньки остался… в доме теней, пансионе, который сам уже стал воспоминаньем “. Переболев своим прошлым, герой отправляется на другой вокзал, уезжает в будущее, навстречу новой жизни.

В своем романе Набоков философски размышляет о любви к женщине и к России. Две эти любви сливаются у него в одно целое, и разлука с Россией причиняет ему не меньшую боль, чем разлука с любимой. “Для меня понятия любовь и Родина равнозначны”, – писал Набоков в эмиграции. Его герои тоскуют по России, не считая Алферова, который называет Россию “проклятой”, говорит, что ей “пришла крышка”.

Однако остальные герои горячо любят родину, верят в ее возрождение.

В целом Набоков сложен для понимания. Я впервые прочла его автобиографический роман “Другие берега”, когда мне было двенадцать лет. В нем он как бы осмысливает всю свою жизнь, размышляет о детстве, своих поисках собственного “я”, о поистине “земном рае” своего духовного воспитания. “Мое детство было совершенным”, – писал он в “Других берегах”.

Находясь в эмиграции, Набоков был вынужден писать свои произведения на английском языке, отчего испытывал почти физическую боль. Его расставание с прекрасным и родным русским языком было мучительным, но это испытание он выдержал с честью.

Читая произведения Набокова сейчас, я вспоминаю рассказ моей сестры, которая побывала в Швейцарии на его могиле. Он похоронен на берегу Женевского озера, в небольшой деревушке рядом с курортным городом Монтре. По ее словам, более эстетской могилы она не видела: огромный голубой камень, простая надпись, цветущие фиалки вокруг…

Именно о такой могиле мечтал его герой Цинциннат Ц. из прекрасного романа “Приглашение на казнь”. Снова в нем “потерянный рай”, снова ностальгия по прошлому, любовь. Снова герой находится в состоянии одиночества: “Нет в мире ни одного человека, говорящего на моем языке”. Но герой романа верит в собственное “я”, как, должно быть, не терял веры в себя сам автор.

И именно эта вера не дала герою умереть даже после того, как ему отрубили голову. “Зачем я тут? Отчего так лежу? – И, задав себе этот простой вопрос, он отвечал тем, что привстал и осмотрелся…” “Меня у меня не отнимет никто, – сказал Цинциннат Ц. сам себе…”

Размышляя над прозой Набокова, я поражаюсь тому, как его герои испытывают душевный подъем во время собственных неудач, а когда к ним приходит успех, они словно теряются, становятся косноязыкими, тусклыми, приниженными. Дар описания у Набокова развит до необыкновенных пределов, он обладал каким-то особым, словно отполированным языком, меткостью взгляда, способного при помощи художественных приемов и образов даже мелочам придать особое значение, подчеркнуть их.

Читая его романы, я чувствую в них одиночество человека, не понятого многими, оторванного от того, что ему дорого. Боль и горечь едва слышны у него, он не подчеркивает их, а лишь скрывает за будничными картинами и фразами. В этом я вижу его сходство с Чеховым, который всегда говорил, что “в настоящей жизни люди обедают, только обедают, а в это время слагаются их судьбы и разбиваются их жизни”. Чехова Набоков всегда очень любил, считая его “нравственный пафос” образцовым для писателя. “Я и Чехов – вот два моралиста”, – говорил он.

Особую близость Набоков ощущал и к Достоевскому, описывая ненавистный ему “мирок пошлости и гнили”, прикрытый псевдонравственностью.

Сейчас, к моей большой радости, у нас в стране стали проявлять большой интерес к Набокову, многие и многие утверждают, что именно у него нужно учиться прекрасному русскому языку, благородному служению культуре. На Западе к нему, наоборот, относятся вяло, но ведь Россия, его Россия, набоков-ская Россия любит и признает его – это главное! Одиночество и ностальгия при жизни, но признание и поклонение после смерти.

Ради этого, я считаю, стоило терпеть и страдания, и боль.

И сейчас, читая Набокова, я обогащаюсь не только умственно, но и нравственно, духовно. Это чувство очищения со мной, пока я люблю и ценю прозу Набокова, его потрясающий дар слова.