ОБРАЗЫ КУТУЗОВА И НАПОЛЕОНА В РОМАНЕ Л. Н. ТОЛСТОГО “ВОЙНА И МИР”

С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобными, не успокаивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть благо других людей.

Л. Н. Толстой

В ходе работы над романом “Война и мир” Лев Николаевич использовал подлинные исторические документы – приказы, распоряжения, диспозиции и планы сражений, письма и т. д. Так, он внес в текст романа письма Александра I и Наполеона, которыми русский и французский императоры обменялись перед началом войны 1812 года. Мы находим

в “Войне и мире” путаную диспозицию Аустерлицкого сражения, разработанную немецким генералом на русской службе Вей-ротером, и “гениальную” диспозицию Бородинского сражения, составленную Наполеоном (Толстой показывает, что ни один из ее пунктов не был выполнен в ходе сражения).

Исключительно интересны подлинные письма Кутузова, включенные в главы “Войны и мира”. Они служат блестящим подтверждением характеристики фельдмаршала, которая дана ему автором романа.

Вводя в свое повествование подлинные документы, позаимствованные в трудах историков или найденные в архивах, Толстой, как правило, не меняет в их тексте ни одного слова. Но все они служат одной цели – глубокому раскрытию смысла исторических лиц, ставших действующими лицами “Войны и мира”.

Характеризуя свою работу над документальными источниками, писатель указывал: “Везде, где в моем романе говорят и действуют исторические лица, я не выдумывал, а пользовался материалами… “.

Уже на первых страницах “Войны и мира” возникает спор о Наполеоне – его начинают гости салона знатной дамы Анны Павловны Шерер. Заканчивается этот спор лишь в эпилоге романа.

Для автора “Войны и мира” не только не было ничего привлекательного в Наполеоне, но, напротив, Толстой всегда считал его человеком, у которого были “помрачены ум и совесть”, и поэтому все его поступки “были слишком противоположны правде и добру”. Не государственный деятель, умеющий читать в умах и душах людей, а избалованный, капризный и самовлюбленный позер – таким предстает император Франции во многих сценах романа.

Вспомним, например, сцену приема Наполеоном русского посла Балашова, приехавшего с письмом от императора Александра. Принимая Балашова, Наполеон все рассчитал для того, чтобы произвести на русского посла неотразимое впечатление силы и величия, могущества и благородства. Он принял Балашова в “самое выгодное свое время – утром”. И был наряжен в “самый, по его мнению, величественный свой костюм – открытый мундир с лентой почетного легиона на белом пикейном жилете и ботфорты, которые употреблял для верховой езды”. “Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими, толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью, имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди”.

Описывая беседу Наполеона с русским послом, Толстой отмечает яркую подробность. Как только Наполеон стал раздражаться, “лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать”. И Балашов, “не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос”.

Наполеон не только знал об этом своем физическом недостатке, но и видел “великий признак” в дрожании своей левой ноги. Толстой тут ничего не придумал: биографы Наполеона приводят эту мелкую, казалось бы, но любопытную и, главное, характерную подробность.

Мнимое величие Наполеона с особенной силой обличается в сцене, изображающей его на Поклонной горе, откуда он любовался дивной панорамой Москвы. “Вот она, эта столица; она лежит у моих ног, ожидая судьбы своей… Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица…”. Долго, но напрасно ждал Наполеон появления депутации московских “бояр” с ключами от величественного города, раскинувшегося перед его глазами. Жестокий и вероломный завоеватель оказался в жалком и смешном положении…

Наполеону – и как военачальнику, и как человеку – противопоставлен в “Войне и мире” фельдмаршал Кутузов. В отличие от императора Франции, русский полководец не считал руководство военными операциями своего рода игрой в шахматы и никогда не приписывал себе главную роль в успехах, достигнутых его армиями.

Не Наполеон (вспомним его позорное бегство из армии после поражения!), а Кутузов берет на свои плечи всю полноту ответственности, когда обстановка требует тягчайших жертв. Невозможно забыть полную тревоги сцену военного совета в Филях, когда Кутузов объявил о своем решении оставить Москву без боя и отступать в глубь России.

В те мрачные часы перед ним встал один страшный вопрос: “Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал?., когда же решилось это страшное дело?”

Невыносимо ему было думать об этом, но он собрал все свои душевные силы и не поддался отчаянию. “Да нет же! Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки”. Уверенность в победе над врагом, в правоте своего дела Кутузов сохраняет до конца и умеет внушить ее своим сподвижникам – от генерала до солдата.

Заметим, что из всех исторических деятелей, показанных в романе, одного Кутузова называет Лев Николаевич истинно великим человеком. Он с возмущением пишет о русских и зарубежных историках, безудержно и льстиво восхвалявших Наполеона и принижавших и чернивших Кутузова. “А между тем, – говорит писатель, – трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно и постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель более достойную и более совпадающую с волей всего народа… как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 12-м году”.

В критической литературе о “Войне и мире” уже давно высказано мнение о том, что образ великого русского полководца, созданный Толстым, не вполне соответствует историческому Кутузову, что писатель будто бы принизил его талант военачальника.

Нельзя, разумеется, не заметить, что в некоторых толстовских высказываниях о Кутузове действительно идет речь и о “пассивности” полководца, а также о том, что он считал все события предопределенными свыше. “Кутузов, – пишет Лев Николаевич, – понимал, что существует в мире “что-то сильнее и значительнее его воли”, и поэтому “умел отрекаться от участия в этих событиях”. В некоторых сценах романа Толстой словно бы иллюстрирует эти мысли. Вспомним сцену военного совета перед Аустерлицким сражением или сцену военного совета в Филях, где Кутузов показан дремлющим стариком, не слушающим, что говорят другие военачальники. Ссылаясь на указанные сцены романа, некоторые критики и оценили толстовского Кутузова как “мудрого фаталиста”, который старался “не мешать неизбежности развивающихся событий”.

Однако нельзя не увидеть, что подобные суждения резко противоречат тому главному, что подчеркивает в Кутузове автор романа. Противореча своим словам о пассивности Кутузова, Лев Николаевич ставит вопрос: “Но каким образом тогда этот старый человек, один в противность мнению всех, мог угадать так верно значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему? “. Он смог это сделать, отвечает Толстой, потому что в нем жило “народное чувство”, роднившее его со всеми истинными защитниками родины. Во всех деяниях Кутузова лежало народное и потому истинно великое и непобедимое начало.

В великой книге Толстого идея справедливого, честного мира и согласия между народами торжествует над идеей агрессивных, захватнических войн. “Самой человечной книгой о русской жизни” назвал “Войну и мир” К. А. Федин, вместе с другими выдающимися советскими писателями немало почерпнувший в “литературной школе” Толстого. Как никакая другая книга о русской жизни века, “Война и мир” вошла в духовную жизнь человечества, зовя к справедливому, разумному, гуманному решению самых трудных вопросов, возникающих на его пути к тому времени, когда “народы, распри позабыв, в единую семью соединятся”.