НОВАТОРСТВО ЧЕХОВА-ДРАМАТУРГА В ПЬЕСЕ “ВИШНЕВЫЙ САД”

КЛАССИКА

А. П. ЧЕХОВ

НОВАТОРСТВО ЧЕХОВА-ДРАМАТУРГА В ПЬЕСЕ “ВИШНЕВЫЙ САД”

Театральное искусство в начальной своей форме существовало еще в каменном веке. Жизнь древнего человека так или иначе была связана с театральными представлениями, будь то ритуальные пляски и песни перед охотой или же шаманские гаданья. Из хоровых выступлений на торжествах, посвященных богу Дионису, в Древней Греции “родились” два основных жанра драматического искусства – комедия и трагедия. Но если греческая драматургия брала за основу мифологические

сюжеты, то римская “новая комедия” показывала неприхотливые бытовые сценки из жизни простых смертных. В средние века, наряду с бродячими театральными труппами, возникает церковный театр, исполняющий сценки из Священного Писания. Но строго очерченные жанровые рамки драмы оформились в эпоху классицизма. Теоретиком театра этого времени стал Николя Буало. В своем трактате “Поэтическое искусство” он сформулировал законы, которые стали стилистическими и эстетическими нормами классицизма. Театр должен был научить человека понимать то, что есть добро, а что зло.

И это стремление к ясности выразилось в однолинейности характеров героев, четкости авторской позиции, соблюдении трех единств (места, времени и действия) и невозможности смешения стилей.

Русская драма возникла первоначально как устная (“О царе Ироде”, “Лодка”), лишь в XVII веке появляется первая письменная – “Блудный сын” Симеона Полоцкого. Русская драматургия XVII века переняла все каноны французского театра. “Наша драма – подкидыш”, – писал Вяземский. Однако классицизм на русской почве приобрел сатирическую направленность.

Пьеса Чехова “Вишневый сад”, написанная на рубеже двух веков, в корне отличалась от пьес Фонвизина, Грибоедова (уже соединивших в своем творчестве черты классицизма и реализм), Гоголя и даже Островского. В ней нет ни конфликта или действия, создающего “электричество” пьесы, ни любовного треугольника, ни даже привычной композиции. Чехов полностью отходит от канонов классицизма. Каждый герой – индивидуальность, не наделенная ярлыком; это живой человек. Фамилия, раскрывающая обычно суть героя (Скотинин, Молчалин, Земляника, Дикой), в произведениях Чехова ни на что не указывает. И если приезд Чацкого “нужен” хотя бы для того, чтобы “смутить их”, то приезд Раневской носит чисто бытовой характер (старая барыня приехала в свое имение). По законам драматургии после экспозиции, обычно связанной с приездом героя, следует завязка, где намечается конфликт. В “Вишневом саде” Чехова конфликт известен еще до прибытия Раневской.

(“Вам уже известно, вишневый сад ваш продается за долги…” – говорит Лопахин.)

Нет как таковой ни кульминации, ни развязки действия. Пьеса будто бы и ни о чем. Какой-то момент из жизни каких – то людей. Произведение начинается и заканчивается многоточием.

Что же такого происходит в пьесе? Жизнь как жизнь. Люди плачут, смеются, пьют кофе… Какая-то бытовая зарисовка. Но быт у Чехова – это не только фон, на котором развиваются события, как у Островского, это история, за которой скрыта другая, история душ. Поэтому конфликт развивается не на сцене, а в душах героев. А за внешней обыденностью скрывается глубокий драматизм – прием “подводного течения”. И это несоответствие внешнего и внутреннего сюжета созвучно с тем, что происходит в душах героев, с конфликтом прошлого и настоящего, мечты и бытия.

(“Видит Бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, все плакала, – говорит Раневская и тут же, однако, “сквозь слезы”… – надо пить кофе”.

“Хожу я, душечка, цельный день по хозяйству и все мечтаю”, – признается Варя.)

Каждый герой живет в мире своей мечты. Люди разобщены не только между собой, они не могут найти согласия и в себе. Особенно это видно из диалогов.

Огромное значение в описании героя и передаче авторского отношения к нему и всему происходящему во всех русских пьесах всегда играла речевая характеристика. (Так, в “Ревизоре” “фитюлька” Хлестаков говорит сумбурно, быстро перескакивает от одной мысли к другой, Городничий же “очень неглупый по-своему человек” и единственный, кто способен прозреть в пьесе (“Чему смеетесь? Над собой смеетесь!”), говорит “ни много, ни мало”, “ни громко, ни тихо”.)

Речь героев Чехова индивидуальна (гаевские бильярдные термины, епиходовские “слова-паразиты”), но слова не выражают стремления к какой-либо определенной цели, а лишь отражают мир мыслей и чувств. И если диалоги в традиционном плане способствуют развитию действия, то в пьесе “Вишневый сад” многие отдельно взятые фразы передают только душевное состояние героев, причем нередко слова подменяются жестами или же действиями-сигналами.

(“Я не могу усидеть, не в состоянии (вскакивает и ходит в сильном волнении). Я не переживу такой радости… Смейтесь надо мной, я глупая… Шкафик мой родной… (целует шкаф) Столик мой…”)

Используя открытый Толстым прием “диалектики души”, испытания героев нравственным выбором (в “Войне и мире” критерием добра и зла становится война 1812 года), Чехов показывает героев пьесы через отношение к вишневому саду. Причем вишневый сад Чехова – это не “общественный сад” Островского, это полноценный герой, развернутый символ: это и символ прекрасного, и Россия, и ее судьба, и жизнь человека сама по себе. И у каждого героя свой вишневый сад, свои надежды. Может быть, поэтому в последнем действии так различно представление героев о будущем.

(“Начинается новая жизнь, мама!” – говорит Аня. “Жизнь моя, моя молодость, счастье мое, прощай!..” – восклицает Раневская. “Жизнь-то прошла!” – вторит ей Фирс.)

Герои в пьесе ничего не делают, они бессознательно отдаются течению жизни, не пытаясь что-либо изменить. И, забыв обо всех насущных проблемах, им кажется, что все уж как-нибудь, верно, решится, ведь “взошло солнце” (огромную роль играют в пьесе картины природы), а будущее видится им как “далеко-далеко обозначившийся город, который бывает виден лишь в хорошую погоду”. Но все в жизни, как говорил Пушкин, “восходит, зреет и падет”. Так и сад в пьесе проходит через три времени года: весну, лето и осень. Солнце садится… Однако Любовь Андреевна устраивает бал, показывает фокусы, все смеются, шутят, ссорятся, снова смеются, хотя сегодня “решается их судьба”. И звуки, введенные Чеховым в действие, есть не что иное, как попытка внутреннего действия “вырваться” наружу. Печально замирает лопнувшая струна, и кажется, что это порвалась какая-то часть души, которую, чтоб не нарывала, нужно не трогать. Поэтому тут слышится “смех”.

В пьесе нарушены все законы драматургии. Произведение полностью не вписывается ни в один драматический жанр. Авторские ремарки, подробные и многочисленные, а также огромное количество внесценических персонажей сближают “Вишневый сад” с эпическим повествованием. “Ноктюрн”, “Настроение в 4-х актах” – вот как по-разному определяли эту пьесу. Однако сам Чехов назвал произведение “лирической комедией”. Действительно, в пьесе больше комического, чем грустного. Для достижения комедийности Чехов вводит чисто комические персонажи (Яша, Дуняша, Шарлотта, Епиходов, Фирс), маленькие миниатюры комедийно-фарсового характера, использует приемы внешнего комизма (так, за рассказом о трагической судьбе Шарлотты следует внезапный прозаический переход к “поеданию” огурца), подачи мелкого и незначительного как возвышенного и серьезного, а также комичности образов (показывая, с одной стороны, драматизм жизни Раневской, Чехов указывает и на несерьезность ее восприятия жизни). И такое сочетание комического с драматическим, смеха с грустью “выливается” в лейтмотив всего произведения – мотив тревоги за свою судьбу, за вишневый сад, а значит, и всю Россию. Однако в произведении нет безысходности. Чехов оставляет надежду, и будто слышатся пушкинские строки: “Печаль моя светла…”

Итак, пьеса “Вишневый сад” стала принципиально новой драматургической формой как во всей русской, так и в мировой литературе.

“Новая драма” Чехова, как все гениальное, явила ряд последователей. Это и Б. Шоу (“Дом, где разбиваются сердца”), и М. Горький (“На дне”), и М. Булгаков (“Дни Турбиных”)…

Сад этот заполнил все столицы,

Его не вырубить и не постичь.

(А. Вознесенский. “Из Мексики”)