Н. В. ГОГОЛЬ
МЕРТВЫЕ ДУШИ
Поэма
Глава первая
В губернский город NN въехала рессорная бричка, в которой сидел господин “не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод”.
Господин остановился в гостинице. Переднюю занял лакей Петрушка, который тут же сообщил этой тесной конурке “какой-то свой собственный запах”. Кучер Селифан отправился на конюшню возиться с лошадьми.
Приезжий отправился в общую залу, где принялся подробно
Подробностей о себе в разговорах новое лицо не сообщает. Всем городским сановникам наносит визиты и каждому говорит что-то чрезвычайно приятное. Губернатор был так польщен, что пригласил коллежского советника к себе на вечеринку. Приезжий готовился к приему с особою тщательностью и после долгого умывания обрядился во фрак “брусничного цвета с искрой”.
На вечеринке Чичиков ведет себя и разговаривает сочень любезно, даже играя в карты, говорит не “вы пошли”, но “вы изволили пойти”. Внимание приезжего привлекли два помещика – Манилов и Собакевич. На другой день, играя в вист у полицеймейстера, Павел Иванович свел знакомство с помещиком Ноздревым…
Словом, ни одного дня не проводил приезжий без общения и знакомств и везде зарекомендовал себя как самый порядочный, приятный, любезный и вежливый человек. И вдруг случился такой, как говорят в провинции, “пассаж”, который “привел в недоумение весь город…”.
Глава вторая
Проведя неделю на вечеринках и обедах в городе, приезжий господин решил выехать и за город – в гости к Манилову и Собакевичу, которым дал слово. Кроме того, был у него свой интерес, о котором читатель узнает несколько позднее.
Деревеньку Маниловку искали довольно долго. Известно, если приятель позовет тебя в гости за пятнадцать верст, так выйдет верных тридцать. Наконец, деревенька отыскалась. Барский дом стоял на возвышении (“на юру”). На горе были разбросаны пара клумб с кустами сирени и желтой акации да купки жиденьких березок. Под двумя деревцами имелась беседка с деревянными колоннами и надписью “Храм уединенного размышления”.
Деревня состояла из сереньких бревенчатых изб, вид которых не оживлялся совершенно никакою зеленью. По неизвестным причинам Чичиков тщательно пересчитал избы. Вот уж Манилов встречает Чичикова…
Что сказать о хозяине усадьбы? Он принадлежал к роду людей, про которых говорят: “так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан ни в селе Селифан”. Манилов был “на первый взгляд человек видный, черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару”. Голубоглазый, белокурый, с заискивающей улыбкой, помещик лишен какой-либо индивидуальности, личный пристрастий: “у всякого есть свое, а у Манилова ничего не было”.
Хозяйством помещик не занимался, что скажет приказчик – то и хорошо. Покуривая трубочку, Манилов предавался сладким мечтам: провести от дома подземный ход или выстроить через пруд каменный мост, на котором бы купцы в лавках продавали мелкие товары, нужные для крестьян. Глаза помещика при этом делались необычайно сладкими. Никаких усилий по воплощению мечтаний в жизнь не прилагалось. Даже в комнатах среди кресел с великолепной обивкой находилось два, обитых просто рогожей. Их все собирались привести в порядок – но так и не собрались.
Женат Манилов был уж более восьми лет. Они с женой были сентиментальны и совершенно довольны друг другом. Часто кто-нибудь из супругов говорил самым нежным голосом: “Разинь-ка, душенька, свой ротик, и я положу тебе этот кусочек” (орешек, конфетку). Ключница была воровка, в кухне готовилось без толку и многое пропадало, дворня ленилась, спала и повесничала… Но супруги предпочитали об этом не думать.
Встречая Чичикова, Манилов сыплет шедеврами красноречия: “майский день…именины сердца…”
Гость и хозяин наперебой рассыпаются в комплиментах не только друг другу, но и всем городским чиновникам – от губернатора до почтмейстера.
За столом присутствуют еще и дети Манилова со странными именами – Фемистоклюс и Алкид.
Для беседы Манилов приглашает Чичикова в свой кабинет. И гость наконец приступает к делу: он спрашивает, давно ли хозяин подавал “ревизскую сказку”- список крестьян живых и умерших. Приказчику велено составить список умерших крестьян. Чичиков желает приобрести умерших крестьян, “но живых относительно законной формы”. Манилов в своей слащавой манере осведомляется, не будет ли это странное предприятие или “негоция” не соответствующей благу России. Легко поверив уверениям Чичикова, что “негоция” вполне безвредна, Манилов соглашается уступить “мертвые души” Чичикову бесплатно и даже расходы по купчей взять на себя.
Манилов поверяет гостю свои мечты – жить вместе с другом (вот именно с Чичиковым!) под одной кровлей и философствовать. Гость соглашается, что “это была бы райская жизнь!”.
После отъезда Чичикова помещик улетает в мечтах все дальше: как живет он с другом на берегу реки… “Потом через эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву…” Рисуется ему, что “государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами”.
ГлАва третья
По дороге от Манилова к Собакевичу кучер Селифан увлекся поучением лошадей, которым он читал целую лекцию о приличном поведении и недопустимости лентяйства. Зарядил дождь. Селифан не заметил, сколько поворотов он пропустил. Путники заблудились. Кроме того, кучер у Манилова “закусил с хорошим человеком”, результатом чего стало то, что при повороте Селифан выворотил бричку вместе с хозяином в грязь. Между тем стемнело. По собачьему лаю обнаружили деревеньку и подъехали к дому помещицы, бережливой старушки. Путника пускают переночевать. Служанка забирает в чистку испачканную одежду гостя.
– Может, ты привык, отец мой, чтобы кто-нибудь почесал на ночь пятки? Покойник мой без этого никак не засыпал… – гостеприимно предлагает хозяйка.
Но Павел Иванович от этой роскоши отказывается и спокойно засыпает в пышно взбитой перине.
Только утром Чичиков узнает имя хозяйки: Коробочка, коллежская секретарша. Коробочка – говорящая фамилия. Все собирает старушка: и рублики-полтиннички по пестрядевым мешочкам, и моточки ниток, и старые распоротые салопы – а вдруг пригодятся?
Заметно, что Чичиков говорит с Коробочкой более развязно, нежели с Маниловым. Иностранцы не знают тонкостей “нашего обращения”. А вот в отчизне нашей с помещиком, у которого двести душ, говорят совсем не так, как с тем, у кого их триста – и так до миллиона. С подчиненными правитель канцелярии – орел, а перед начальником – “муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку”.
С Коробочкой Павел Иванович заводит все тот же разговор о покупке мертвых душ. Старуха пугается: “Из земли их выкапывать, что ли?”
Чичиков понимает, что старуха “крепколобая”. Он соблазняет ее тем, что пока крестьяне числятся живыми, ей нужно платить за них подати. А так все подати возьмет на себя Чичиков, да еще и даст помещице пятнадцать рублей.
Старуха колеблется: “как бы не понести убытку”. А вдруг мертвые души стоят больше? Надо примериться к ценам…
Чичиков начинает злиться, называя про себя опасливую старуху “дубинноголовой”. Ведь пуд меду Коробочка продала за двенадцать рублей. Так ведь это мед! В него труды вложены! А тут ни за что, за мертвые души, – пятнадцать ассигнаций! И Чичиков в сердцах хватил об пол стулом и “посулил старухе черта”.
Потом Павел Иванович сообразил приврать: пообещал купить у Коробочки птичьих перьев, свиного сала и прочего… Прижимистая помещица согласилась на сделку.
Чтобы кучер снова не заплутал, дала Коробочка в провожатые крепостную девчонку лет одиннадцати. Только просила “не завезти”, а то “уже одну завезли купцы”. Девчонка с босыми ногами, такими черными от грязи, что кажется, будто на них сапоги, не знает, где “право”, где “лево”, но дорогу показывает правильно. Селифан у трактира на столбовой дороге помогает проводнице сойти со словами “Эх ты, черноногая!”, а Чичиков выдает ей медный грош.
Девчонка “побрела восвояси, уже довольная тем, что посидела на козлах”.
Глава четвертая
В трактире Павел Иванович встречает помещика Ноздрева, с которым познакомился на обеде у прокурора. Ноздрев вместе со своим зятем
Межуевым возвращается с ярмарки, где он проиграл все свои наличные деньги и, как он утверждает, четырех рысаков. Это его как будто даже не огорчает, а веселит: “Никогда в жизни так не продувался!”
Ноздрев так и пышет здоровьем: полные румяные щеки, черные, как смоль, густые волосы, пышные бакенбарды. Он постоянно хохочет. В свои бурные фантазии он верит так же, как Манилов – в мечты. Только Ноздрев не заглядывает в будущее, а совершенно уверен, что все, что он рассказывает, в самом деле произошло. И шампанского он выпил семнадцать бутылок, и акробат на ярмарке четыре часа вертелся мельницею…
Ноздрев – неугомонная натура. Он врет из любви к искусству, распускает о людях такие небылицы, что срываются свадьбы и торговые сделки. Виноватым он себя совсем не чувствует. За нечестную игру в карты его часто бьют, а то и выдирают его роскошные бакенбарды, которые, впрочем, быстро отрастают.
Вот и Чичикову, проводив зятя, Ноздрев предлагает сразиться в картишки: триста рублей банку. Павел Иванович заводит речь о покупке мертвых душ. Ноздрев начинает свой шумный допрос: “А зачем? Я ж тебя знаю, ты – мошенник! Зачем тебе мертвые души?” Чичиков сочиняет историю: он собирается жениться и родителям невесты нужно предъявить бумаги, что у него имеется триста душ крепостных. Вот и приходится докупать… Пусть эти души будут только на бумаге.
Ноздрев “по-дружески” обзывает своего нового приятеля мошенником, клянется, что, будь он его начальником, повесил бы его, пытается продать ему лошадей, собак, выменять бричку, сыграть на мертвые души в карты… Чичиков уже проклинает себя за то, что доверился такому ненадежному человеку. Перед сном оба “приятеля” разругались чуть ли не насмерть. Ноздрев назвал Павла Ивановича обидным словом “фетюк”. Однако утром хозяин дома приступил к гостю все с тем же предложением: сыграть на мертвые души. Если не в карты, так в шашки. Чичиков соглашается – в шашки он играет недурно, да и сжульничать в этой игре, как он думает, невозможно.
– Знаем, как вы плохо в шашки играете, – двигает шашку Ноздрев.
– Давненько я не брал в руки шашек… – ответствует Чичиков.
Однако неспешной честной игры не получается. Ноздрев пытается жульничать, рвется в драку, призывает слуг к избиению гостя…
От оскорбления действием Павла Ивановича спасает только визит капитана-исправника, который явился взять Ноздрева под стражу за то, что тот нанес помещику Максимову “личную обиду розгами в пьяном виде”.
Чичиков садится в свою бричку и велит Селифану погонять во весь дух.
Глава пятая
Чичиков был рад избавиться от Ноздрева. Тут случилось неприятное происшествие: бричка Чичикова столкнулась со встречной каретой, и упряжки перепутались постромками.
Пока набежавшие крестьяне распутывали и разводили лошадей, Павел Иванович обратил внимание на сидевшую в карете тоненькую миленькую девушку лет шестнадцати. Личико ее сияло прозрачною белизною, словно только что снесенное свежее яичко. И сама она производила впечатление свежести и наивности.
Чичиков задумался: “Вот только что выпущена она из пансиона, а теперь за ее воспитание примутся мамки и тетки, начнут учить лгать и лицемерить, “в один год заполнят всяким бабьем”, и может выйти из нее дрянь – и выйдет дрянь!”
Дальше мысли Павла Ивановича приняли практическое направление: он представил себе эту наивную хорошенькую девицу с приданым в двести тысяч… Отличная была бы жена! Интересно, кто она? Кто ее родители? И, главное, – какие у них капиталы?
Однако показалась деревня и усадьба Собакевича, и Чичиков вернулся к своим основным планам.
При взгляде на дом помещика и на крестьянские избы становилось ясно, что помещик более всего заботился о крепости и прочности. Сам помещик, здоровый и крепкий, был похож на средней величины медведя. Даже звали его Михайлом Семеновичем. Он из таких людей, про которых говорят “неладно скроен, да крепко сшит”.
В гостиной висели картины, изображавшие греческих полководцев – толстых и с грозными усами. Неведомо, как среди них затесался худенький Багратион.
В целом все в комнате имело сходство с хозяином – мебель, картины и даже дрозд в клетке. Все прочное, основательное.
Если Манилов в беседе всех знакомых чиновников находил прекрасными, то Собакевич, наоборот, всех бранит – и сам губернатор у него “разбойник”. Весь город такой: “мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там есть порядочный человек – прокурор. Да и тот, если сказать правду, свинья”. Бранит Собакевич и губернаторское угощение, а заодно и немецкую манеру лечить голоданием, и французский обычай есть “гадость”: “…мне лягушку хоть сахаром обсыпь, не возьму ее в рот…”
Вся натура Собакевича выражается в его кулинарных воззрениях: “У меня когда свинина – всю свинью давай на стол, баранина – всего барана, гусь – всего гуся!” Этот помещик противопоставляет себя соседу Плюшкину – у того восемьсот душ, и морит он крестьян своих голодом так, что мрут как мухи. Эти сведения чрезвычайно заинтересовали Чичикова.
После обеда хозяйка оставила мужчин. Чичиков стал излагать Собакевичу свое дело – все то же: о приобретении мертвых душ. Собакевич ничему не удивляется, но заламывает за душу по сто рублей. Собакевич помнит каждого из умерших крестьян и нахваливает их: тот – отличный сапожник и к тому же непьющий, тот – исключительный каретник…
– Что же это за предмет – мертвые души? – изумляется Павел Иванович. – Ведь предмет просто фу-фу! Что ж он стоит, кому нужен?
– Да вот вы же покупаете – стало быть, нужен…
Начинается упорная торговля. Чичикову удалось сбавить цену до двух с полтиной за мертвую душу. Собакевич за такую уступку затребовал задаток в пятьдесят рублей и получил его.
“Медведь, совершеннейший медведь!” – крутит головою недовольный Чичиков, однако в рассуждениях своих не может не отметить, что крестьян своих Собакевич не обижает, живет с ними в ладу, хотя бы потому, что они – свои.
Отъехав от усадьбы “медведя”, путешественник начинает расспрашивать встречных о Плюшкине – скряге, который плохо кормит людей.
“А, заплатанной!” – догадывается мужик.
Бойкий русский ум одной чертой может обрисовать человека с ног до головы: “Сердцеведением и мудрым познанием жизни отзовется слово британца; легким щеголем блеснет и разлетится недолговечное слово француза; затейливо придумает свое, не всякому доступное, умно-худощавое слово немец; но нет слова, которое было бы так замашисто, бойко, так вырвалось бы из-под самого сердца, так бы кипело и животрепетало, как метко сказанное русское слово”.
Глава шестая
Чичиков подъезжает к имению Плюшкина. Избы ветхие, бедные, окна заткнуты тряпками. Крыши сквозят, как решето. “Каким-то дряхлым инвалидом” глядел господский дом. Разве что “живописный в своем картинном запустении” старый сад “освежал эту обшарпанную деревню”.
Подъехав, Чичиков у одного из строений обнаружил нелепую фигуру в женском капоте и колпаке на голове. Непонятно было даже, мужик это или баба. Чичиков решил: “Конечно, баба!” Наш герой попросил “ключницу” провести его к барину.
Прошли через почти совершенно темные сени. В комнате был необыкновенный беспорядок. Она была загромождена мебелью (на одном из столов стоял даже поломанный стул). В беспорядке по столам и бюро копились и бесполезные бумажки, и рюмка “с какой-то жидкостью и тремя мухами”, и высохший до размеров грецкого ореха лимон. На полу была нагромождена куча вообще непонятных предметов.
Удивление гостя сделалось безграничным, когда “ключница”, как оказалось, заросшая редкой, будто проволочной, бородою, объявила:
– А вить хозяин-то я!
В засаленном драном халате стоял перед удивленным Чичиковым вовсе не нищий – это был помещик, владелец огромного количества душ. Было у него запасено и хлеба, и “всякой овощи”, и дерева, и посуды, и холстов, и сукон… Но все ему было мало: подбирал он на улицах всякую мелочь, не стесняясь даже утащить у зазевавшейся бабы ведро…
“А ведь было время, когда он только был бережливым хозяином! Был женат и семьянин, и сосед заезжал к нему пообедать, слушать и учиться у него хозяйству и мудрой скупости…”
Жена славилась хлебосольством, для детей (двух девочек и мальчика) держали француза и француженку – гувернера и гувернантку. Но вот “добрая хозяйка умерла”, вдовец начал заниматься хозяйством, входить во все мелочи, сделался подозрителен. Дочь-девица вышла замуж за офицера-кавалериста и убежала из дому. Отец послал ей проклятие и разыскивать не стал.
Сын поступил в армию на службу. Отец отказал ему в деньгах на обмундирование. А когда сын еще и проигрался в карты, то единственной помощью ему стало все то же отцовское проклятие. Младшая дочь скончалась.
“Одинокая жизнь дала сытную пищу скупости…” Плюшкин затворял окна в доме, забывал о главных частях хозяйства и взгляд его все более обращался к мелочам: “к бумажкам и перышкам”.
Приезжали купцы покупать хлеб и другие сельскохозяйственные товары. Плюшкин торговался, заламывая несусветные цены, – и покупатели оставляли его.
Сколько и чего Плюшкин накопил, он уже и сам забыл, а накопленное добро пропадало. Хлеб гнил, припасы портились.
Дочь приезжала к нему дважды с внуками, но добрый дедушка, покачав деток на коленках и дав им поиграть с какою-то пуговицей, денег ничего не дал, хотя было видно, что дочь жила в бедности.
“На Руси, – замечает автор, – все больше любит развернуться, нежели съежиться…” И Плюшкин был редким явлением.
Чичиков хитро заводит разговор о мертвых душах и узнает, что со дня подачи последней “ревизской сказки” в имении Плюшкина умерло более ста двадцати человек. А подати за них платить надо, что очень угнетает жадного хозяина. Павел Иванович тут же выражает готовность платить подати. Как? Нужно совершить купчую крепость. Расходы по ее совершению, из уважения к экономному хозяину, гость обязуется взять на себя.
Плюшкин на жалком листочке бумажки составляет список, и руки его прыгают от жадности. Он продает Чичикову еще и беглых крестьян – итого более двухсот душ, неплохая добыча!
А Плюшкин отправляется обходить свое поместье и бранить дворню за воровство.
“И до такой ничтожности, мелочности, гадостности мог снизойти человек!… Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!”
Чичиков, утомленный своим путешествием, засыпает в гостинице крепким сном.
Глава седьмая
Счастлив человек, возвращающийся в родной дом после длинной, скучной и холодной дороги.
“Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство человека… При одном имени его уже объемлются трепетом молодые пылкие сердца…
Но не таков удел и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу все, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи… Всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога… дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи!”
Не признает современный суд, что “высокий смех” может встать рядом с “высоким лирическим движеньем”.
Так рассуждает автор о писательском поприще, а Чичиков между тем хорошо выспался и принялся за изучение списков проданных ему крестьян. Он оказался владельцем четырехсот душ! Дивится он фамилиям: Неуважай-Корыто или Доезжай-не доедешь. Сердится на Собакевича: “Надул! Промеж мужиков всунул бабу – Елизавету Воробей!” Размышляет он о судьбах мужиков: как они жили, чем занимались, где и как застала их смерть?
Однако Павел Иванович засиделся. Пора спешить в “гражданскую палату совершать купчую”. Беспокоится он: “души-то не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу нужно поскорее с плеч”. По дороге Чичиков сталкивается с Маниловым – поцелуи, объятия.
Манилов вручает своему другу список мужиков, написанный чистым и красивым почерком, да еще и с искусной каемочкой, которую вывела жена.
В гражданской палате было темновато и грязновато, комнаты были загромождены бумагами… Автор “питает сильную робость ко всем присутственным местам”, поэтому и описание свое не растягивает.
Чиновники не проявляют к пришедшим особого внимания, посылают их от одного к другому, не затрудняясь особыми объяснениями. Чиновник из крепостной экспедиции – Иван Антонович. Лицо его вытянуто все вперед, словно “пошло в нос”. Таких острый на язык народ называет “кувшинное рыло”. Он начинает тянуть, говорить, что нужно навести справки… Чичиков сует ему взятку. Бумажку (деньги) Иван Антонович “накрыл тут же книгою”.
На заключение купчей является и Собакевич. От Плюшкина и Коробочки имеются доверенности.
Председатель готов тут же совершить купчую. Он смотрит на Чичикова с уважением: по бумагам выходит, что крестьян приобретено больше, чем на сто тысяч. Однако кажется проныре-председателю: “Эх, брат, врешь ты, да еще и сильно!”
Спрашивает чиновник у Собакевича:
– Как это вы таких хороших крестьян продали? И даже такого славного мастера – каретника Михеева? Позвольте, мне ведь говорили, что он умер…
Собакевич, нимало не смутившись, говорит, что это брат каретника умер. А что продал – так “дурь нашла”.
Председатель осведомляется: Чичиков покупает крестьян без земли. Разве “на вывод”?
Чичиков подтверждает, что на вывод. В Херсонскую губернию. И земли там достаточно, и река, и пруд…
“Вспрыснуть покупку” отправляются к полицеймейстеру. Тот, проходя между продуктовых рядов, только мигнет – и ему уж всякой закуски купцы принесут. И точно – стол у полицеймейстера оказался богатейший: “белуга, семга, осетры, икра паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, копченые языки и балыки…” Словом, драл с купцов “отец и благотворитель” немилосердно, ухитряясь при своем взяточничестве слыть почти что за родственника.
Чиновники и помещики уговаривают Чичикова пожить в их городе, не то в шутку не то всерьез обещая его женить.
Выпито было на этом празднике немало – так что, добравшись наконец до гостиницы, Чичиков, засыпая, воображал себя “совершенно херсонским помещиком”.
Глава восьмая
Покупки Чичикова вызвали в губернии множество толков. Судачили, что мужика хорошего никто не продаст, а от плохого толку не будет, что мужики или сопьются или кинутся в бега… Но вот если найти хорошего управляющего, толкового и не вора, но таких будто и вовсе не бывает?
О Чичикове начинают говорить как о “миллионщике”. Это произвело ажиотаж среди дам. Дамы в городе были воспитания чрезвычайно тонкого, например, они никогда не говорили “я высморкалась”, а только “я облегчила нос посредством платка”. Нельзя было сказать “этот стакан воняет”, а только что-то вроде “этот стакан нехорошо ведет себя”. Чаще всего прибегали к французскому языку.
Очарованные словом “миллионщик” дамы шили себе невероятные наряды. Готовились к балу. Одна таинственная незнакомка прислала Павлу Ивановичу “очень, очень кудряво” написанное письмо, где меланхолически приглашала Чичикова “удалиться в пустыню”, поскольку свет – это “толпа людей, которая не чувствует”. Незнакомка обошлась без подписи: пусть сердце подскажет избраннику, кто эта сентиментальная дама.
Собираясь на бал, Чичиков долго смотрел в зеркало, примеряя на себя разные выражения лица. “Наконец он слегка трепнул себя по подбородку, сказавши: “Ах ты мордашка эдакой!” – и стал одеваться”.
На балу мужчины приняли Павла Ивановича чрезвычайно тепло, а дамы даже начали ссориться из-за места поближе к “миллионщику” и совершенно закружили его. Губернаторша подвела к нему свою дочку – ту самую шестнадцатилетнюю свеженькую, только выпущенную из института, девушку, с которой судьба столкнула скупщика мертвых душ на дороге.
Внимание Чичикова было отвлечено от всех дам – он устремился мыслями к невинному очаровательному созданию. Автор не берется утверждать, что это была любовь – “сомнительно, чтобы господа такого рода были способны к любви”. Но нечто поэтическое точно проснулось в душе его… Дамы негодовали и отпускали язвительные замечания в адрес институтки.
Когда Чичиков пытался занять внимание зевающей блондинки, рассказывая ей какие-то историйки, явился Ноздрев, возбужденный карточной игрой и двумя чашками чаю – с ромом, конечно. Павел Иванович пытается тихонько отползти – но поздно! Громогласный Ноздрев уверяет всех в своей любви к Чичикову:
– Одну безешку (поцелуйчик) позволь напечатлеть в белоснежную щеку твою!
И тут-же именует его скотиной и рассказывает всем, что “миллионщик” торговал у него мертвые души. И пусть расскажет – зачем!
Все знали, что Ноздрев – отъявленный лгун, но сплетня была пущена.
В гостинице Чичиков клянет все балы, а также Ноздрева и всю его родню. Беспокойно на душе у “миллионщика”.
А тут еще в город является Коробочка.
Главы девятая и десятая
Поутру – во время даже неприличное для визитов – одна просто приятная дама отправилась с визитом к даме “приятной во всех отношениях”.
Эта дама отличалась светскостью, тонкостью, любезностью – хотя в каждом ее приятном слове “торчала ух какая булавка!” Зато она “даже любила стихи, даже иногда мечтательно умела держать голову…”. Словом, этой даме нужно было немедленно сообщить ошеломляющую новость.
Правда, расцеловавшись, дамы принялись обсуждать модные фасоны и ткани:
– Представьте себе – тоненькие полосочки, а промеж них – “глазки да лапки, глазки да лапки”…
– Ах, милая, это пестро!
– Ах, нет, не пестро!
Но дошло дело и до истории – как выразилась просто приятная дама: “сконапель истоар”. К протопопше приехала из деревни своей помещица Коробочка – “перепуганная и бледная, как смерть”. Помещица рассказала, что приезжий торговал у нее мертвые души, кинул пятнадцать рублей ассигнациями… Уж не обманул ли бедную вдову?
Дама приятная во всех отношениях делает неожиданный вывод: мертвые души – только прикрытие, а на самом деле “он хочет увезти губернаторскую дочку!”.
Дамы с наслаждением принялись обсуждать и критиковать ни в чем не повинную институтку, причем одна дама находила, что она “бледна, как смерть”, а другая спорила, утверждая, что девица “румянится безбожно”.
После разговора двух дам сплетни по городу стали распространяться с необыкновенной быстротой. Говорили о Чичикове, мертвых душах и губернаторской дочке, приплетая такое, чего не было и не могло вообще быть. Возможно, Чичиков – беглый фальшивомонетчик или разбойник? Толковали об этом даже в таких домишках, где Чичикова вовсе в глаза не видывали и не знали.
Уже чиновники стали побаиваться, как бы последствия истории с мертвыми душами не принесли вреда им всем.
Расспрашивали Манилова, Коробочку и Собакевича, который сказал, что никаких мертвых душ он не продавал, а все – живые и прекрасные работники.
Для того чтобы обсудить проблему, видные особы города вновь собрались в доме у полицеймейстера. Была выдвинута новая гипотеза: а не является ли Чичиков тайным ревизором? А история с мертвыми душами – изощренный намек на различные беспорядки, происходившие в городе?
И тут осенило почтмейстера: Чичиков некто иной, как капитан Копейкин! Оказалось, присутствующие ничего не знают об этой личности. И тогда почтмейстер, нюхнув табачку, изложил “в некотором роде целую поэму”.
Повесть о капитане Копейкине
Во время военной кампании тысяча восемьсот двенадцатого года капитану по фамилии Копейкин оторвало ногу и руку. Причем руку – правую. Работать было никак нельзя.
Отец капитана отказался помогать сыну: у самого, дескать, денег на хлеб нет.
Капитан отправляется в Петербург искать монаршей милости как пострадавший за отечество. Дотащился кое-как – на попутных обозах. Огромная столица поразила нищего вояку.
Пристроился он в дешевом трактире. На деревяшке доковылял инвалид до влиятельного вельможи. Четыре часа прождал в роскошной приемной. Ожидало важное лицо множество народу – и не чета простым людям!
Вышедший, наконец, министр расспросил всех. И Копейкин изложил свое дело, дескать, кровь проливал за отечество, лишился руки и ноги, прошу милости. Министр велел понаведаться на днях. Копейкин, вдохновленный надеждой на пенсион, “кутнул”: заказал хороший обед, отправился в театр…
Пришел к вельможе. Тот ответствовал:
– Ожидайте приезда государя.
Пришел в другой день:
– Приема нет.
Словом, всякий раз слышал Копейкин: “Приходите завтра”.
Однажды оставшийся совсем без копейки капитан заявил вельможе, что без решения о пенсии не уйдет. Министр посоветовал ему “изыскать средства” для жизни, не обращая внимания на то, что просящий – инвалид. Недолго упорствовал Копейкин: его насильно выдворили из Питера и отправили на место проживания за казенный счет.
Капитан пробормотал, что раз ему советуют как-нибудь изыскать средства, то он уж их отыщет…
Не прошло и двух месяцев, как в рязанских лесах появилась шайка разбойников, предводителем которой был капитан Копейкин.
Почтмейстер решил было, что Чичиков и есть Копейкин, да только слушатели подняли его на смех: у Чичикова-то руки-ноги на месте.
Впрочем, были и более фантастические предположения: говорили, что, возможно, Павел Иванович на самом деле – Наполеон, сбежавший с острова Святой Елены.
Удивительные господа эти чиновники! Вот и знали, что Ноздрев – лгун, а решили расспросить Ноздрева. Тот тут же подтвердил, что Чичиков – шпион, что он, Ноздрев, учился с ним в школе, и там уже Павел Иванович был заядлым фискалом (ябедой). И что деньги фальшивые делает, и что губернаторскую дочку собирался увезти, а Ноздрев вызвался ему помогать – “даже названа была по имени деревня, где находилась та приходская церковь, в которой положено было венчаться, а именно деревня Трухмачевка, поп – отец Сидор…” Подробности дошли до того, что уже начал называть по имени ямщиков…
Напуганный всем этим, прокурор, воротясь домой, “стал думать, думать и вдруг, как говорится, ни с того ни с другого умер”. Упал со стула, хотели вызвать доктора – а увидели одно “бездушное тело”. “Тогда только с соболезнованием и узнали, что у покойного была, точно, душа, хотя он по скромности своей никогда ее не показывал”.
Чичиков же об этом ничего не знал. С ним приключилось недомогание: флюс и воспаление в горле. Он усердно лечился, а вылечившись, тут же отправился с визитами – в первую очередь к губернатору. Каково же было его удивление, когда перед ним захлопнули дверь со словами:
– Не приказано принимать!
И никто Чичикова не принимал, а если принимал, то так странно, что бедняга решил, что или он сам сошел с ума, или чиновники повредились мозгами. Павел Иванович укрылся у себя в гостинице. Тут к нему явился Ноздрев и вывалил все сплетни: и про фальшивые деньги, и про увоз губернаторской дочки, и про смерть прокурора, “которой виною именно Чичиков…”
Павел Иванович был порядочно испуган. Он велел Петрушке собирать вещи в дорогу, а Селифану закладывать бричку.
Глава одиннадцатая
Утром выяснилось, что бричка не готова, что лошадей нужно ковать, а колесо чинить. Кое-как, наспех, все привели в порядок и тронулись в путь.
Пора рассказать больше о нашем герое, хотя, конечно, считает автор, “дамам он не понравится… ибо дамы требуют, чтобы герой был решительное совершенство”.
“Темно и скромно происхождение нашего героя”. Родители его были дворяне. В детстве у него не было друзей. Отец был болен, шаркал по комнате в “хлопанцах”, охал и вздыхал, но не забывал драть сына за уши за то, что он, “наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку иди хвост”.
Но вот Павлушу отвезли в город, определили на квартиру к пожилой родственнице, откуда он должен был ходить в классы городского училища. Отец при расставании не пролил родительских слез, но дал наставление: прежде всего угождать учителям и начальникам. Тогда и без особых талантов и успехов в науке “пойдешь в ход и всех опередишь”. С товарищами отец посоветовал не водиться, а если водиться, то с теми, кто побогаче, чтоб от них польза была. Никого не угощать, пусть лучше уж его угощают, а “больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ и приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был”.
Павлуша взялся добывать копейку. Вел себя действительно так, чтобы его угощали, да еще и продавал потом угощение проголодавшимся товарищам. При случае покупал на рынке съестное и торговал им, когда голод тех учеников, что побогаче, становился нестерпимым. Слепил из воска снегиря, раскрасил – и тоже продал, как продал очень выгодно и искусно выдрессированную мышь.
Учитель терпеть не мог умных и подвижных мальчиков, способности в грош не ставил, а главным для него было смирное и тихое поведение. Сообразительный Павлуша за все время сидения на лавке в классе не шевельнул ни глазом ни бровью, после звонка подавал учителю треух (шапку), а при встрече учтиво кланялся.
За такие заслуги был выпущен из училища не только с аттестатом, но и с наградою – книгой с золотыми буквами “за примерное прилежание и благонадежное поведение”. Умер отец Павлуши, который только советовал “копить копейку, а сам накопил ее немного”. Чичиков тут же продал ветхий домишко, а сам обосновался в городе, намереваясь служить.
Выгнали из училища “за глупость или другую вину” учителя, любителя тишины и спокойствия. “Бывшие ученики его, умники и остряки, в которых мерещилась ему беспрестанно непокорность”, собрали ему на бедность денег, причем некоторые для этого даже продали необходимые им вещи.
Павлуша же “отговорился неимением”, дал какой-то пятак серебра, который ему тут же товарищи бросили назад: “Эх ты, жила!”
Учитель, узнав об этом, вздыхал: “Надул, сильно надул!”
Чичиков мечтал о карьере, о хорошем доме и приличном доходе. Начального капитала у него не было, вот он и крутился как мог, не задумываясь о том, насколько моральны его действия. Так Павел Иванович вошел в доверие к должностному лицу – повытчику. Повытчик был в летах, равнодушен и бесчувствен. Одно у него было слабое место – его некрасивая дочь, перезрелая невеста. Чичиков стал ходить в дом женихом, и его начальник стал хлопотать о хорошем должностном местечке для будущего зятя. Получив место (тоже повытчика), Чичиков тут же забыл о своей “невесте” и ее папаше. Старый повытчик бормотал себе под нос: “Надул, чертов сын!”
Со временем Чичиков, благодаря своей деловой хватке и приятному обхождению, нашел себе другое “хлебное местечко”. Брал Павел Иванович взятки – и хитро брал: не сам, а через подчиненных, предварительно измучив просителя бесконечным отлагательством дела. Деньги, выделенные на строительство казенного здания, Чичиковым и его “коллегами” были разворованы – здание выше фундамента так и не выросло. Зато многие чиновники построили свои собственные дома… Однако явился новый начальник, честный генерал, и разогнал взяточников. Правда, потом нашлись люди, что водили за нос и этого генерала – но Чичиков был изгнан с этого “хлебного местечка” навсегда. Однако, подсуетившись, нашел изобретательный Павел Иванович себе местечко на таможне. Первое время проявлял бдительность и строгость (при всей возможной обходительности и вежливости) – нельзя было контрабандой шелкового платочка провезти. Зарекомендовал себя хорошо. И тогда решился на отчаянное предприятие: контрабандисты перегоняли через границу партии баранов в двойных тулупчиках, под которыми прятались брабантские кружева на миллионы. За то что Чичиков и пара его сообщников-коллег закрывали на это глаза, им платили – и они неплохо поживились. Только повздорили между собой – и выплыло преступное дело наружу. Чичиков извернулся – избежал уголовного суда.
Долго искал себе новый род деятельности… Стал поверенным – и вот тут ему подвернулось под руку дело: “похлопотать о заложении в опекунский совет нескольких сот крестьян”. Под залог этих душ (пусть некоторые из них и вымерли, но по “ревизской сказке” числятся живыми) дают деньги.
Тут в мозгу Чичикова и рождается идея: купить задешево мертвые души и заложить их за приличные деньги. Купить якобы на вывод – как бы в Херсонскую губернию, в сельцо Павловское или деревню Чичикова слободка. Нет такого сельца, да и деревеньки нет – но кто проверит?
Вот так Чичиков и принялся скупать мертвые души…
Вот и едет он на своей тройке по земле Русской, уже забыв о своем позоре и улыбаясь.
“Селифан только помахивал да покрикивал…
И какой же русский не любит быстрой езды? Его ли душе, стремящейся закружиться, загуляться, сказать иногда “черт побери все!” – его ли душе не любить ее?
Эх, тройка! птица-тройка, кто тебя выдумал? Знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи.
Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты, все отстает и остается позади.
Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земле, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства”.
Комментарий. Сюжет “Мертвых душ”, который, как известно, был подсказан писателю Пушкиным, состоит из трех внешне замкнутых, но внутренне очень связанных между собой звеньев: помещики, городские чиновники и жизнеописание Чичикова. Каждое из этих звеньев помогает обстоятельнее и глубже раскрыть идейный и художественный замысел. Поэма начинается с приезда героя в губернский город NN. Тихо и незаметно его бричка на мягких рессорах подкатила к воротам гостиницы. Приезд Чичикова не вызвал в городе никакого шума. Здесь, в городе, происходит завязка сюжета, но развитие его начинается со второй главы.
Почти все персонажи поэмы воспринимаются нами как бы с трех точек зрения: мы видим их, во-первых, такими, какими они кажутся самим себе; во-вторых, какими они являются, будучи соотнесены с идеалом писателя; в-третьих, большую роль играет наша собственная точка зрения, которая, поверьте нам, меняется с годами.
Есть один признак, по которому образы поэмы выстраиваются по нисходящей: от одного к другому все выразительнее становится их античеловеческая сущность, которую сам Гоголь назвал пошлостью холодных, раздробленных характеров. “…Один за другим следуют у меня герои один пошлее другого”, – писал автор в 1843 году.
Давно уже замечена одна характерная особенность гоголевского стиля: особый интерес писателя к изображению бытового, вещного, предметного окружения его героев. Художник необычайно наблюдателен, он умеет находить выражение характера человека в окружающих мелочах быта.
Надо заметить, что затея Чичикова отнюдь не была такой уж редкостью в самой жизни. Мошенничества с “ревизскими списками” были в те времена довольно распространенным явлением. О таком же случае, произошедшем в Миргородском уезде, писала Гоголю его сестра. Можно с уверенностью сказать, что не один какой-то определенный случай лег в основу поэмы. Писатель, очевидно, был наслышан о многих подобных историях и обобщил их.
(2 votes, average: 3.00 out of 5)МЕРТВЫЕ ДУШИ