“Луч света в темном царстве” Добролюбова в кратком содержании

Статья посвящена драме Островского “Гроза”

В начале статьи Добролюбов пишет о том, что “Островский обладает глубоким пониманием русской жизни”. Далее он подвергает анализу статьи об Островском других критиков, пишет о том, что в них “отсутствует прямой взгляд на вещи”.

Затем Добролюбов сравнивает “Грозу” с драматическими канонами: “Предметом драмы непременно должно быть событие, где мы видим борьбу страсти и долга – с несчастными последствиями победы страсти или с счастливыми, когда побеждает долг”.

Также в драме должно быть единство действия, и она должна быть написана высоким литературным языком. “Гроза” при этом “не удовлетворяет самой существенной цели драмы – внушить уважение к нравственному долгу и показать пагубные последствия увлечения страстью. Катерина, эта преступница, представляется нам в драме не только не в достаточно мрачном свете, но даже с сиянием мученичества.

Она говорит так хорошо, страдает так жалобно, вокруг нее все так дурно, что вы вооружаетесь против ее притеснителей и, таким образом, в ее лице оправдываете порок. Следовательно, драма не выполняет своего высокого назначения. Все действие идет вяло и медленно, потому что загромождено сценами и лицами, совершенно ненужными.

Наконец и язык, каким говорят действующие лица, превосходит всякое терпение благовоспитанного человека”.

Этот сравнение с каноном Добролюбов проводит для того, чтобы показать, что подход к произведению с готовым представлением о том, что должно в нем быть показано, не дает истинного понимания. “Что подумать о человеке, который при виде хорошенькой женщины начинает вдруг резонировать, что у нее стан не таков, как у Венеры Милосской? Истина не в диалектических тонкостях, а в живой правде того, о чем рассуждаете. Нельзя сказать, чтоб люди были злы по природе, и потому нельзя принимать для литературных произведений принципов вроде того, что, например, порок всегда торжествует, а добродетель наказывается”.

“Литератору до сих пор предоставлена была небольшая роль в этом движении человечества к естественным началам”, – пишет Добролюбов, вслед за чем вспоминает Шекспира, который “подвинул общее сознание людей на несколько ступеней, на которые до него никто не поднимался”. Далее автор обращается к другим критическим статьям о “Грозе”, в частности, Аполлона Григорьева, который утверждает, что основная заслуга Островского – в его “народности”. “Но в чем же состоит народность, г. Григорьев не объясняет, и потому его реплика показалась нам очень забавною”.

Затем Добролюбов приходит к определению пьес Островского в целом как “пьес жизни”: “Мы хотим сказать, что у него на первом плане является всегда общая обстановка жизни. Он не карает ни злодея, ни жертву. Вы видите, что их положение господствует над ними, и вы вините их только в том, что они не выказывают достаточно энергии для того, чтобы выйти из этого положения.

И вот почему мы никак не решаемся считать ненужными и лишними те лица пьес Островского, которые не участвуют прямо в интриге. С нашей точки зрения, эти лица столько же необходимы для пьесы, как и главные: они показывают нам ту обстановку, в которой совершается действие, рисуют положение, которым определяется смысл деятельности главных персонажей пьесы”.

В “Грозе” особенно видна необходимость “ненужных” лиц. Добролюбов анализирует реплики Феклуши, Глаши, Дикого, Кудряша, Кулигина и пр. Автор анализирует внутреннее состояние героев “темного царства”: “все как-то неспокойно, нехорошо им. Помимо их, не спросясь их, выросла другая жизнь, с другими началами, и хотя она еще и не видна хорошенько, но уже посылает нехорошие видения темному произволу самодуров.

И Кабанова очень серьезно огорчается будущностью старых порядков, с которыми она век изжила. Она предвидит конец их, старается поддержать их значение, но уже чувствует, что нет к ним прежнего почтения и что при первой возможности их бросят”.

Затем автор пишет о том, что “Гроза” есть “самое решительное произведение Островского; взаимные отношения самодурства доведены в ней до самых трагических последствий; и при всем том большая часть читавших и видевших эту пьесу соглашается, что в “Грозе” есть даже что-то освежающее и ободряющее. Это “что-то” и есть, по нашему мнению, фон пьесы, указанный нами и обнаруживающий шаткость и близкий конец самодурства. Затем самый характер Катерины, рисующийся на этом фоне, тоже веет на нас новою жизнью, которая открывается нам в самой ее гибели”.

Далее Добролюбов анализирует образ Катерины, воспринимая его как “шаг вперед во всей нашей литературе”: “Русская жизнь дошла до того, что почувствовалась потребность в людях более деятельных и энергичных”. Образ Катерины “неуклонно верен чутью естественной правды и самоотвержен в том смысле, что ему лучше гибель, нежели жизнь при тех началах, которые ему противны. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила. Вольный воздух и свет, вопреки всем предосторожностям погибающего самодурства, врываются в келью Катерины, она рвется к новой жизни, хотя бы пришлось умереть в этом порыве.

Что ей смерть? Все равно – она не считает жизнью и то прозябание, которое выпало ей на долю в семье Кабановых”.

Автор подробно разбирает мотивы поступков Катерины: “Катерина вовсе не принадлежит к буйным характерам, недовольным, любящим разрушать. Напротив, это характер по преимуществу созидающий, любящий, идеальный. Вот почему она старается все облагородить в своем воображении. Чувство любви к человеку, потребность нежных наслаждений естественным образом открылись в молодой женщине”.

Но это будет не Тихон Кабанов, который “слишком забит для того, чтобы понять природу эмоций Катерины: “Не разберу я тебя, Катя, – говорит он ей, – то от тебя слова не добьешься, не то что ласки, а то так сама лезешь”. Так обыкновенно испорченные натуры судят о натуре сильной и свежей”.

Добролюбов приходит к выводу, что в образе Катерины Островский воплотил великую народную идею: “в других творениях нашей литературы сильные характеры похожи на фонтанчики, зависящие от постороннего механизма. Катерина же как большая река: ровное дно, хорошее – она течет спокойно, камни большие встретились – она через них перескакивает, обрыв – льется каскадом, запружают ее – она бушует и прорывается в другом месте. Не потому бурлит она, чтобы воде вдруг захотелось пошуметь или рассердиться на препятствия, а просто потому, что это ей необходимо для выполнения ее естественных требований – для дальнейшего течения”.

Анализируя действия Катерины, автор пишет о том, что считает возможным побег Катерины и Бориса как наилучшее решение. Катерина готова бежать, но здесь выплывает еще одна проблема – материальная зависимость Бориса от его дяди Дикого. “Мы сказали выше несколько слов о Тихоне; Борис – такой же, в сущности, только образованный”.

В конце пьесы “нам отрадно видеть избавление Катерины – хоть через смерть, коли нельзя иначе. Жить в “темном царстве” хуже смерти. Тихон, бросаясь на труп жены, вытащенный из воды, кричит в самозабвении: “Хорошо тебе, Катя!

А я-то зачем остался жить на свете да мучиться!” Этим восклицанием заканчивается пьеса, и нам кажется, что ничего нельзя было придумать сильнее и правдивее такого окончания. Слова Тихона заставляют зрителя подумать уже не о любовной интриге, а обо всей этой жизни, где живые завидуют умершим”.

В заключение Добролюбов обращается к читателям статьи: “Ежели наши читатели найдут, что русская жизнь и русская сила вызваны художником в “Грозе” на решительное дело, и если они почувствуют законность и важность этого дела, тогда мы довольны, что бы ни говорили наши ученые и литературные судьи”.