И знаем, что в оценке поздней
Оправдан будет каждый час…
Красавица, “европиянка нежная”, познавшая вкус славы после выхода первого же сборника стихов, избалованная восторженным вниманием поклонников и друзей, привыкшая к окружению и поклонению особ знаменитых и талантливых, – ее рисовали известные художники, великие поэты посвящали ей стихи – при этом слишком самобытная, слишком состоявшаяся, слишком уверенная в себе… Такая неудобная! И – слишком заметная на литературном небосклоне, чтобы просто расправиться. Ее
Ей было 25, когда в ее изысканный, наполненный красотой, любовью, литературой, служением Музе мир ворвалась война. “Мы на сто лет состарились, и это тогда случилось в час один”, – начинается стихотворение “Памяти 19 июля 1914 года”.
Из памяти, как груз отныне лишний,
Исчезли тени песен и страстей.
Ей – опустевшей – приказал Всевышний
Стать страшной книгой грозовых вестей.
Да и трудно думать и писать о другом, когда повсюду “Над ребятами стонут солдатки, вдовий плач по деревне звенит”.
Она – и поэт, и женщина. Воображение художника и чувства жены, матери. Пусть трубят газеты о Героизме, Подвиге, Славе – кто лучше ее поймет чувства той, чей муж или сын не вернулся домой? И что такое героизм перед горечью потери?
Для того ль тебя носила
Я когда-то на руках…
…Без недели двадцать лет
Он глядел на божий свет.
После революции встал вопрос об эмиграции. Уехало так много близких! Но слишком дороги оказались родная земля, родная речь.
Мне голос был.
Он звал утешно.
Он говорил: “Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид”.
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Стихи эти не прошли незамеченными среди эмигрантов; многие упрекали ее в том, что она служит Советам, вместо того, чтобы уехать, служить искусству и той России, и тем самым предает себя и свою страну. Она же считала предательством бросить Родину “на растерзание врагам” – и эту строчку можно считать программной для послевоенного периода творчества Ахматовой.
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Но вечно жалок мне изгнанник,
Как заключенный, как больной.
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
Надо сказать, что это обещание – “им песен я своих не дам” – она сдержала – хотя для этого потребовалось немыслимое мужество, и что, собственно, превратило всю ее жизнь в одно сплошное преследование.
После революции несчастья следовали одно за другим. Был расстрелян Гумилев, ее бывший муж; друзья и подруги уезжали, погибали или просто пропадали. “Любит, любит кровушку Русская земля”, – пишет она после смерти Николая Степановича.
С 75-го года ее печатают очень редко. К этому времени она уже сделала свой выбор – неучастие. Нет возможности печататься – есть возможность писать, называя вещи своими именами. Она изучает Библию, древних авторов, Шекспира, Пушкина. И – никакой конъюнктуры.
Увозят в тюрьму сына Льва. Она проводит бесконечные семнадцать месяцев в тюремных очередях – и пишет стихи, которые потом составят поэму “Реквием”.
“Как-то раз кто-то “опознал” меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
– А Вы это можете описать? И я сказала: – Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом”.
Каким бесстрашием надо было обладать, чтобы в те годы сочинять такие стихи – и читать их знакомым, когда посадить и расстрелять могли за то, что слушал – и не донес. Но ни один из многочисленных слушателей не выдал ее.
В то время, как официальная пресса либо не замечала ее, либо критиковала за “камерность”, стихи ее переписывались от руки, учились наизусть – и читались везде, в том числе и в тюремных камерах. Их искренность и глубина ценились читателями куда больше, чем “образцовость” официальной поэзии.
Началась Великая Отечественная война. Ахматову она настигла в Ленинграде. Когда-то, после революции, она не смогла покинуть Россию, теперь для нее так же немыслимо представить, что можно отдать ее врагу.
Никто не заказывает ей стихи. Они пишутся по велению сердца – и сразу приобретают всенародную известность. В критическое время, под бомбежками, она оказывается нужна – даже “Правда” не брезгует ее стихами, печатает знаменитое “Мужество”.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова, –
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово,
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
После войны Ахматову приветствовали на многолюдных митингах и литературных вечерах. Ей устраивали овации. Вероятно, эта – слишком заметная – популярность поэтессы и вызвала реакцию властей.
В 1946 году вышло в свет постановление ЦК ВКП(б) “О журналах “Звезда” и “Ленинград””, а затем выступил и секретарь ЦК ВКП(б) Жданов. Ахматова вновь была объявлена “вне закона” – вне литературы. “Взбесившаяся барынька”, “убогий диапазон поэзии”… Ее выгнали из Союза писателей и запретили печататься. Ну что ж, это уже было. Забудут? – вот чем удивили!
Меня забывали не раз.
Сто раз я лежала в могиле,
Где, может быть, я и сейчас.
А муза и глохла и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.
В то время, когда “народные поэты” печатали “Гражданские стихи”, прославляя генеральную линию партии, Анна Ахматова прошла тот же тягостный путь лишений и утрат, вечного ожидания “марусь”, что и вся ее страна. Она имела полное право о себе сказать:
Я была тогда с моим народом
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Этим она заслужила истинное звание народного поэта и тем, что, в отличие от многих и многих, не изменила ни своему таланту, ни друзьям, ни взглядам. Хотя иногда это было неимоверно трудно.
Из-под каких развалин говорю,
Из-под какого я кричу обвала,
Как в негашеной извести горю
Под сводами зловонного подвала, –
Пишет она в 1959 году.
Но и тогда надежда не оставляет ее, недаром стихотворение заканчивается строчками: И все-таки узнают голос мой, И все-таки опять ему поверят. Но не своя судьба ее тревожит. Создание мемориала жертвам сталинских репрессий – вот что занимает Ахматову в конце 50-х – начале 60-х годов.
Совесть не позволяла ей славить происходящее в стране – и “мешала” стать официально признанным “всенародным поэтом”.
И проходят десятилетья,
Пытки, ссылки и смерти…
Петь я в этом ужасе не могу.
Так она писала в “Поэме без героя”. Возможно, ей было легче выстоять, потому что она рано поняла, что талантлива. Ахматова слишком уважала поэзию, а значит и себя – как Поэта, чтобы пресмыкаться перед кем-либо из страха или ради “каких-то благ. “Поэт – это тот, кому ничего нельзя дать и у кого ничего нельзя отнять”, – ее любимая фраза.
Ее судьба – образец достоинства, силы и мужества. Маленькая хрупкая женщина, которую не смогла сломить вся государственная машина.
(2 votes, average: 5.00 out of 5)“КАМЕРНАЯ ПОЭТЕССА” (гражданская лирика А. Ахматовой)