За Достоевским давно утвердилась слава писателя-психолога, способного заглянуть в такую глубь человеческой души, которую и сам человек в себе не подозревает или которую человек знать о себе избегает. Однако это невыявленное, подсознательное необычайно важно: именно глубины сознания определяют отношения с людьми, поступки, представления о добре и зле.
В романс “Преступление и наказание” почти нет неменяющихся, лишенных духовного пути героев: человек Достоевского постоянно открывает в себе новые душевные и духовные смыслы. Даже
Но для замысла романа, конечно же, важнее всего те открытия, которые делает Раскольников. Открытия в собственной душе. Он по глубочайшему убеждению убивает старуху-пронентщицу, или, как он думает, “тварь дрожащую”.
Далее Достоевский даст нам возможность убедиться в том, что почти в каждом человеке живут невидимые спасительные силы, которые сопротивляются идеям собственного избранничества и права на насилие.
Пронизывающей, болезненной грустью наполнена сцена в кабаке, когда рядом с Мармеладовым мы видим Раскольникова, слушающего сбивчивый рассказ подвыпившего чиновника. Раскольников вбирает в себя всю несчастную мармеладовскую судьбу вместе с его чахоточной женой и дочерью Соней, живущей по “желтому билету”. Здесь же, в трактире, Раскольников встречает одного из своих преследователей – полицейского чиновника Заметова, который для Раскольникова, пусть и ничтожный, но все же представитель того мира, на который он так страшно посягнул. Здесь Раскольниковым вдруг овладевает азарт отчаянного игрока: он начинает опасную “игру с огнем” . То же происходит с Раскольниковым в квартире процентщицы, где он в каком-то лихорадочном состоянии продолжает “пытать судьбу”.
Он поддразнивает мастеров, ремонтирующих квартиру, а потом и дворников у ворот. Он словно торопит события. Не оставляет его это возбуждение и возле тела раздавленного лошадьми Мармеладова, после чего он переживает радость от возможности активно творить добро. Эти перепады передают сложность характера Раскольникова, его особую эмоциональную организацию, своеобразие его психики.
Он, отъединенный от людей своим преступлением, вдруг снова как бы порывается навстречу всему человеческому.
Встреча со Свидригайловым открывает новое в душе Раскольникова, ибо, слушая уверения о том, что они “одного поля ягоды”, герой чувствует, что, сам того желая, позволил вовлечь себя в опасный разговор о привидениях и тем самым стал как бы невольным соучастником этого таинственного и зловещего человека. У Раскольникова возникает ощущение, будто он признался в своем преступлении, – ведь старуха как привидение преследует его, почти так же, как Свидригайлова его покойная жена Марфа Петровна.
Далеко не исключительная история Сони Раскольникова глубоко задевает: ведь именно в ней коренятся ответы на мучающие его вопросы. Раскольникова раздражает убежденность Сони в том, что она своими малыми средствами, добытыми такой страшной ценой, помогает ближним. С бестактностью и себялюбием, присущими эгоисту, он бередит раны Сонечки, беспощадно напоминая и о ее падении, и о том, что Полечку ждет участь самой Сони.
Во встречах со следователем Порфирием Петровичем в силе внутреннего противостояния собеседнику выявляется внутренняя позиция Раскольникова и раскрывается теоретическая основа ею преступления: социально-бытовые мотивы преступления перекрываются мотивами философскими, как бы по-новому освящая весь страшный путь, пройденный Раскольниковым. Герой старается быть сдержанным и осторожно-молчаливым, но с ужасом чувствует, что невольно выдает себя, идя навстречу желаниям Порфирия Петровича. Именно в этих диалогах-пытках проявляется мученическая и гордая натура Раскольникова – человека, который не может позволить вторгаться в свой внутренний мир.
Однако именно этого “гордого человека” и заставляет автор смириться. Это уже подлинное открытие. В романе оказывается, что смирение – единственное прибежище для всех людей – и умных, и недалеких умом, и высокопоставленных, и находящихся на самых нижних ступеньках социальной лестницы.
Именно смирение излечивает больной дух Раскольникова, отказавшегося наконец от идеи собственной исключительности и своего права быть вершителем судеб других людей.
Как Федор Достоевский открывает человека в человеке