Трудно представить литературу и отечественную историю первой половины XIX столетия без Василия Андреевича Жуковского. Он стоял у колыбели зарождающегося таланта молодого Пушкина, с восторгом приветствуя его первые шаги и крепнущий голос. Это его портрет с трогательной подписью: “Победителю-ученику от побежденного – учителя”, подаренный Пушкину в тот высокоторжественный день, когда была окончена поэма “Руслан и Людмила”, сопровождал Пушкина во всех его ссылках и странствиях, с него взирал на Пушкина Жуковский, как бы напутствуя
Он же занимался посмертным изданием его сочинений. Благодаря портрету Жуковского кисти Брюллова, разыгранному в лотерею в царском дворце, был выкуплен из крепостной неволи Шевченко. Не будь Жуковского, кто знает, когда бы состоялось наше знакомство с “Одиссеей” Гомера, балладами Шиллера, Гете, Вальтера Скотта.
Но прежде всего Жуковский – поэт, оставивший нам мелодичные, немного таинственные, волшебные строки, поэт, умеющий понять душу природы, создать близкие сердцу каждого картины, подарить очарование вечера, сладость воспоминаний.
Я Музу юную, бывало, Встречал в подлунной стороне, И Вдохновение слетало С небес, незваное, ко мне; На все земное наводило Животворящий луч оно – И для меня в то время было Жизнь и Поэзия одно.
Почему-то, когда я обращаюсь к его стихотворениям, Жуковский представляется мне молодым. Немного грустный, задумчивый юноша появляется под мелодию арфы. Посланник Эола.
Друг муз. Рыцарь Вдохновения. Покой и тишина входят в душу, когда читаешь строки его элегии “Вечер”:
Уж вечер… облаков померкнули края, Последний луч зари на башнях умирает; Последняя в реке блестящая струя С потухшим небом угасает. Все тихо: рощи спят; в окрестности покой…
Тут не просто поэтический образ, чудесное описание, тут – настроение. Тихая, нежная грусть. Отшумели грозы, волнения, переживания.
Все сокрыто в душе, в тайне. Но, может, потому, что твоя собственная душа пронизана этой грустью, обожжена ярким пламенем пережитой трагедии, ты лучше понимаешь других, ты другим желаешь этого дара природы – успокоения.
И когда Ночь молчаливая мирно Пошла по дороге эфирной, поэт обращается к вечерней звезде: Сойди, о небесная, к нам С волшебным твоим покрывалом, С целебным забвеньем фиалом. Дай мира усталым сердцам. Своим миротворным явленьем, Своим усыпительным пеньем Томимую душу тоской, Как матерь дитя, успокоит.
Море в одноименной элегии Жуковского – больше чем просто стихия. В глазах поэта море – будто душа мира, чарующая и таинственная:
Безмолвное море, лазурное море, Открой мне глубокую тайну твою: Что движет твое необъятное лоно, Чем дышит твоя напряженная грудь…
Просто ощущаешь, читая эти волшебные строки, рядом живое – “таинственной, сладостной полное жизни”. Видишь его разъяренным и бунтующим, как человека, у которого отбирают самое дорогое:
Когда же сбираются темные тучи, Чтоб ясное небо отнять у тебя – Ты бьешься, ты воешь, ты волны подъемлешь, Ты рвешь и терзаешь враждебную мглу… Ты в бездне покойной скрываешь смятенье, Ты, небом любуясь, дрожишь за него.
Кто знает, какие личные трагедии вспоминались поэту, когда стоял он на морском берегу и находил отзвук своим переживаниям в кипении морской стихии? Ясно одно: не была равнодушной его душа, не спала под внешним спокойствием. А какие чувства владели поэтом, когда рождались строчки “Царскосельского лебедя”? Передавая нам свое восхищение торжественной картиной:
Лебеди младые… Длинной вереницей, белым флотом стройно Плавают в сиянье солнца по спокойной Озера лазури; ночью ж меж звездами В небе, повторенном тихими водами, Облаком перловым, вод не зыбля, реют; Иль двойною тенью, дремля, в них белеют; А когда гуляет месяц меж звездами, Влагу расшибая сильными крылами, В блеске волн, зажженных месячным сиянием, Окруженны брызгов огненным сверканьем, Кажутся волшебным призраков явленьем – Пламя молодое, полное кипенья Жизни своевольной, поэт обращает внимание и на старого лебедя: Спутников давнишних, прежней современных Жизни, переживши, сетуя глубоко, Их ты понимаешь думой одинокой!
Насколько же сильна была тоска поэта по России, глубока трагедия одиночества, потери многих друзей единомышленников, что в последние месяцы жизни в далекой Германии он вспомнил этого реально существовавшего “лебедя благородного дней Екатерины”, понял его боль и показал гордое прощание с жизнью, возможно, предвидя и свой конец…
Поэтические строки завораживают именно настроением, глубиной подтекста. Суть не только в умении поэта воспроизвести
Что видимо очам – сей пламень облаков, По небу тихому летящих, Сие дрожанье вод блестящих, Сии картины берегов В пожаре пышного заката – Сии столь яркие черты – Легко их ловит мысль крылата, И есть слова для их блестящей красоты… Главное, что существует Сей внемлемый одной душою Обворожающего глас, что поэт слышит этот “глас природы”, а благодаря его стихам он открывается и для нас.
“Невыразимое подвластно ль выраженью?” – спрашивает Жуковский. В этом и своеобразие лирических картин природы Жуковского – в невыразимом, в возможности услышать в его строках что-то свое, додумать, представить, найти соответствие своему настроению. В этом своеобразие его поэзии.
И вспоминая о его подвижнической роли в русской истории и литературе, читая строки его стихотворений, хочется почтить великую память поэта его же стихами:
О милых спутниках, которые наш свет Своим сопутствием для нас животворили, Не говори с тоской: их нет; Но с благодарностию – были.
(2 votes, average: 4.00 out of 5)“Изображаемая Жуковским природа – романтическая природа, дышащая таинственною жизнью души и сердца”