Очень часто Ф. Достоевского называют психологом. Но сам писатель отказывался от подобного титула. В своей записной книжке он писал: “Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, т. е. изображаю все глубины души человеческой”.
Задачу настоящего писателя-реалиста Ф. Достоевский видел в том, чтобы исследовать человеческую душу до самых потаенных глубин, до самого дна. Возможно, при этом он надеялся, что душа человеческая – не бездонная пропасть, что на каком-нибудь из ее уровней есть некая твердь, основа, хоть какая-то
Обнаружить эту точку опоры и стремился писатель-реалист Ф. Достоевский: “Моя задача – при полном реализме найти в человеке человека”. И на этом пути он проявил себя как истинный философ и неповторимый мыслитель. Никому из русских писателей, кроме Ф. Достоевского, не удалось, так сказать, пережить смерть и воскресение. Находясь под следствием по делу петрашевцев, он был выведен на Семеновский плац для казни и умер для прежнего мировоззрения, побывал на каторге и воскрес в ином облике.
И благодаря этим событиям творчество Ф. Достоевского приобрело уникальность, стало мировым феноменом. Как отмечает Г. Гачев, писатель “принес новый завет и скрижали – с того света. Потому все в нем – сверх: и человек, и требования его к себе и миру и любви”.
Л. Толстой, также искавший внутреннюю точку опоры, нашел ее в человеческой совести. А вот жить по чужой совести, даже Христовой, – это значит обманывать себя.
Не так думает Ф. Достоевский. Согласно традиционным взглядам, настоящий христианин должен жить по воле Христа. Поступать так, как “Христос велел”, – выше и правильнее.
Так ты становишься ближе к Богу.
Размышляя о манере русских богомольцев просить милостыню “ради Христа”, философ К. Леонтьев пишет: “Это ради Христа очень важно. -“Дайте не потому, что вы добры и великодушны”. – Это все личная гордость; дайте потому, что Христос велел давать просящим”.
Ф. Достоевский придерживается тех же убеждений. Он считает, что жить следует по совести Христа, потому что на свою собственную совесть человеку надеяться не приходится: “Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного. Недостаточно определять нравственность верностью своим убеждениям. Надо еще беспрерывно возбуждать в себе вопрос: верны ли мои убеждения?
Проверка же одна – Христос”.
Ту же идею писатель воплощает в художественных образах своих произведений. А вот в совесть как в реальность человеческой души он не верит. Он все глубже проникает в эту загадочную душу и пытается на атомно-молекулярном уровне исследовать ее вещество. И вдруг в какой-то момент он обнаруживает, что дальше ничего нет, что дальше – пустота. В “Записках из подполья” писатель устами одного из героев высказывает следующую мысль: “…На деле мне надо, знаешь чего: чтоб вы провалились, вот чего!
Мне надо спокойствия. Да я за то, чтоб меня не беспокоили, весь свет сейчас за копейку продам. Свету ли провалиться, или вот мне чаю не пить? Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить”.
В точности, как у Н. Гоголя в “Мертвых душах” о Гоге-Магоге: “Дайте ему нож и выпустите на большую дорогу, – зарежет, за копейку зарежет”.
Крайнее потребительское отношение к миру раскрывается и в образе капитана Лебядкина из романа “Бесы”, который в категоричном тоне провозглашает: “Плюй на все и торжествуй!”; “Брачных и законных наслаждений желаю!”.
В результате своих поисков Ф. Достоевский делает открытие, удивившее и поразившее писателя: самую суть человеческой души составляет даже не зло, а нечто во много раз более ужасное – полное равнодушие к добру и злу.
Человеческий тип, открытый и описанный Ф. Достоевским, вступил в XX век, совершил несколько революций и зашагал вперед, покоряя пространство и время. Не потому ли сегодня мы видим вокруг себя столько жестокости, примеров морального падения, духовной глухоты и немоты? Не потому ли и жизнь человеческая – самый драгоценный божественный дар – ценится у нас в копейку?
Так было, так есть и так, к огромному сожалению, будет до тех пор, пока мы не поведем решительную борьбу с мировым злом – равнодушием.
Философские искания в произведениях Ф. М. Достоевского