Культовая фигура восьмидесятых. Кассеты с его песнями переписывали бесконечно – и затирали до дыр от постоянного прослушивания. Его обожали все – и подростки, хриплыми голосами в подъездах певшие “под Высоцкого”, и заядлые театралы, и пьющие офицеры в дальних гарнизонах, и интеллигенты, и уголовники, и диссиденты, и кагэбэшники. От тайги до британских морей. И каждый находил свое, лишь про него сказанное, до боли родное. Было и про тещу. Было и про свободу. Было и про войну. И про спорт. И про алкоголиков. И про шизофреников. И про моряков-шоферов.
Органический сплав артистического дарования, своеобразной манеры исполнения и искренности сотворил чудо. Но и тексты песен, сами по себе, не только “приходились ко двору”, но и легко запоминались, становились истинно народными – и при этом горячо любимыми. Как, например, тут же разошлась по стране после фильма “Вертикаль” “Песня о друге”:
Если друг оказался вдруг
И не друг и не враг, а так…
Если сразу не разберешь,
Плох он или хорош…
Он много писал и пел о войне. О войне тогда писали все. Но в его песнях звучало личное: не то, что чувствовала страна, общественность и т. п., не то, что полагалось чувствовать, а то, что действительно чувствовалось – и оно не казалось мельче, а затрагивало глубже.
Его песни о войне удивительно человечны.
…Он молчал невпопад
И не в такт подпевал,
Он всегда говорил про другое,
Он мне спать не давал,
Он с восходом вставал,
А вчера не вернулся из боя…
И как пронзительно звучит:
Нынче вырвалось – будто из плена весна –
По ошибке окликнул его я:
“Друг, оставь покурить!” – а в ответ –
Тишина…
Он вчера не вернулся из боя. Его песни – своеобразная энциклопедия народной жизни. Сатира, гротеск – и тут же глубоко лирические строки, и очень личные, наболевшие,
Я не люблю уверенности сытой,
Уж лучше пусть откажут тормоза.
Досадно мне, коль слово “честь” забыто
И коль в чести наветы за глаза.
Когда я вижу сломанные крылья,
Нет жалости во мне, и не спроста:
Я не люблю насилья и бессилья,
Вот только жаль распятого Христа.
Я не люблю себя, когда я трушу,
Я не терплю, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу,
Тем более, когда в нее плюют.
Он работал с полной самоотдачей, “на нерве”, загоняя себя, как лошадь. И сам чувствовал, что чересчур… но натура не позволяла жить по-другому. Будто предчувствовал, что жить осталось немного.
Сгину я – меня пушинкой ураган сметет
С ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу
Утром, –
Вы на шаг неторопливый перейдите,
Мои кони,
Хоть немного, но продлите путь
К последнему приюту!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам кнут и плеть!
Но что-то кони мне попались
Привередливые –
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Обстановка в стране была не самая подходящая для искренности. Он вкалывал, как каторжный – в театре, на концертах – но было ощущение, что все впустую, что Слово вязнет в паутине лжи и лицемерия. Его обожала страна – от мала до велика, – а официально его как бы и не было. Самопальными кассетами можно было заполнить небольшое море, а пластинок – раз-два и обчелся.
Так и жил. Мотался с гастролями. Выступал в каких-то захолустных клубах и дико уставал. Мучила депрессия, пытался спасаться извечным русским средством – алкоголем и новомодным иностранным – наркотиками. Что только приблизило развязку.
Благодаря Высоцкому, Галичу, Окуджаве, Визбору, Киму давно забытый – средневековый – жанр бардовской песни обрел новую жизнь, завоевал заслуженные любовь и уважение. Но, не будь Высоцкого, авторская песня осталась бы увлечением довольно небольшой группы приверженцев. Высоцкий в качестве аудитории подарил ей всю страну.
Настало новое время. И прозвучали новые песни: Андрей Макаревич, Виктор Цой, Илья Кормильцев, Юрий Шевчук, Борис Гребенщиков… Не будь у их авторов детского увлечения Высоцким – услышали ли бы мы их?
(1 votes, average: 5.00 out of 5)ФЕНОМЕН В. ВЫСОЦКОГО