Он мог стать знаменитым врачом, но не стал. С медициной романа не получилось. Юрист тоже из него не вышел. В раздумье и безденежье он начал писать о том, что замечал или слышал, и помещать в “Листках” и иллюстрированных журнальчиках.
Так стал литератором. А публика, почтенная публика полюбила “Антошу Чехонте” – молодого человека в пенсне, совершенно обыкновенного внешне. За что?
Чехов возвел в ранг искусства изображение обыденной жизни. Все его ранние сочинения – о, мягко говоря, не героических личностях, и что характерно,
А. Чехов довел обыкновенное повествование об обыкновенном событии до полного совершенства. А далее, как у всякого виртуоза, как у Паганини или Рихтера, у Чехова следует новый взлет – “Степь”, “Три сестры”, “Вишневый сад”, “Дядя Ваня”.
Это усталый полдень жизни. Его рисовал Чехов с горькой усмешкой. Чехов не был бы Чеховым, не был бы великим писателем, не был бы интеллигентным русским человеком, если бы к простодушной и доброй эстетике зрелого периода не примешалось его отношение к жизни, прощающее, с усмешкой, любящее, но с горечью.
Вот лейтмотив и “Дяди Вани”, и “Сестер”, и “Вишневого сада”: “Что же тут уважать? Конечно, все плохо… И всем ужасно скучно”.
Пушкин, Толстой, Достоевский, Гончаров, даже Салтыков-Щедрин – вылеплены природой или Богом крупно и сильно и в творчестве, и в лицах. Чехов сотворен иным способом. Этот тихий изящный человек словно вычерчен тонкой иглой, с чрезвычайным благородством всех линий. В Чехове Россия полюбила себя.
“Все у него вышло как у всех русских, – замечает Василий Розанов по поводу Чехова, – учился одному, а стал делать другое; конечно, не дожил до полных лет. Кто у нас доживает? Гнезда не имел, был странствующий. Ни звука резкого, ни мысли большой…* А вот слушаешь и слушаешь, и забываешь, что дождь идет, что так глупо все, и не то что миришься с глупым, – этого нет, – но в безмерно глупую и дождливую эпоху находишь силы как-нибудь пересуществовать ее, перетащиться по ней”.
В этом состоит истинная мудрость Чехова: в героическую эпоху надо жить героически, а в негероическую эпоху все-таки не разбивать о стену голову. Эту мысль о жизни он внушает нам.
Хочется вспомнить эпизод его взаимоотношений с Максимом Горьким. Написав знаменитую пьесу, Горький со свойственным ему пролетарским простодушием назвал ее “На дне жизни”. Чехову в пьесе понравилось все, кроме заглавия, и он посоветовал Горькому изменить его. Так возник образ-символ, знак, впитавший в себя, словно губка, значительную часть типических черт тогдашней реальности.
В этом весь Чехов, в грустной незавершенности, в том, как он переживает и чувствует, как смотрит и что видит.
(2 votes, average: 4.00 out of 5)ЧТО Я ДУМАЮ О А. П. ЧЕХОВЕ