Астафьев Виктор Петрович 1924-2003
Царь-рыба
Повествование в рассказах Астафьева “Царь-рыба” можно выделить как общепризнанное, основные герои произведения – Человек и Природа, взаимодействие которых осмыслено в их гармонии и противоречии, в их общности и обособленности, в их взаимовлиянии и отталкивании, как представляется оно писателю.
Глава “Царь-рыба”, давшая название всему повествованию, звучит обобщенно, почти символически, единоборство человека с царь-рыбой, с природой завершается драматическим исходом. Эта
В авторскую задачу не входит более или менее последовательное изображение событий своей жизни, все подчинено задаче обличения, осуждения браконьерства в самом широком смысле этого слова – браконьерства в жизни, касается ли это природы или общества. “Образ автора” всюду стремится к провозглашению и утверждению дорогих ему нравственных принципов. Если в “Последнем поклоне” “образ автора” дается в развитии, объемно и пластично, здесь он выступает по преимуществу как повествователь, осознанно бичующий пороки общества и воспевающий близких ему по духу людей. Отсюда идет и жанр “повествование в рассказах”, позволяющий ему свободно переходить от сцен, картин, образов к размышлениям и обобщениям, к публицистике, он как бы освободил себя от жестокого всевластия сюжета. Роман в обычном понимании не позволил бы писателю выстроить “образ автора” так, как он его выстроил в избранном жанре.
“Царь-рыба” – не собрание рассказов, а именно повествование, объединенное одним героем – “образом автора” – и одной всепоглощающей идеей – идеей неотделимости человека от природы.
В романе нередко используется прием или хронологического развертывания сюжета, или нарушения хронологии, что повышает интерес к интриге произведения. Прием испытан и сам по себе ни плох, ни хорош, потому как полностью зависит от содержательности целого. Автору романа “Царь-рыба” нет необходимости обращаться к нему, так как захвачен он “задушевной мыслью” и выражает ее в образах исключительной эмоциональной напряженности. Ход событий в их последовательности его словно бы не волнует, и обращение к прошлому времени скорее не художественный прием, а требование и необходимость осмыслить жизненный опыт. Мы вместе с автором понимаем, что вне конкретных жизненных обстоятельств “Уха на Боганиде”, например, не прозвучала бы с такой обобщающей силой. Размышляя над историей становления характеров Грохотало или Герцева, автор убеждается, что социальное и экономическое не существует раздельно, так сказать, в чистом и независимом друг от друга виде. Оказывается, все взаимообусловлено и подчинено объективным законам развития природы и человека. Само место действия романа – огромные пространства Сибири – отнюдь не безразлично к характеру человека, так как часто требует от него таких незаурядных качеств, как мужество, доброта.
“Образ автора” объединяет все главы произведения. Но есть главы, целиком отданные только ему, где все от первого лица, и мы постигаем характер героя, его мировосприятие, его философию, нередко выраженную с публицистическим пафосом.
Прежде всего, перед нами возникает образ искреннего и открытого человека, который рассматривает совершенный мир сквозь призму прошедшей мировой войны. Стоит прислушаться к тому, как он оценивает повседневный, как бы частный случай – обыденный разбой, учиняемый барыгами-охотниками на реке Сым. Не одних барыг, “шакалов” касается истребление птиц и зверья, оно проанализировано писателем как принцип человеческого взаимоотношения с природой:
“Аким запамятовал, что я на войне был, в пекле окопов насмотрелся всего и знаю, ох как знаю, что она, кровь-то, с человеком делает! Оттого и страшусь, когда люди распоясываются в стрельбе, пусть даже по зверю, по птице, и мимоходом, играючи, проливают кровь”. “Образ автора” тут и всюду не замаскирован. Ораторский, экспрессивно-публицистический строй речи оправдан ясностью и определенностью отношения к жизни – глубиной обобщения частного случая. До возможного предела обнажена легко ранимая душа героя, чем и вызывается безграничное читательское доверие.
Лирический герой романа – сам писатель. Без обиняков через восприятие таежных жителей затрагиваются вопросы о “проценте правды” в писательских сочинениях. Первая же глава произведения “Бойе” открывается признанием его в любви к родному краю, к Енисею. Часы и ночи, проведенные у костра на берегу реки, названы счастливыми, потому что “в такие минуты остаешься как бы один на один с природой” и “с тайной радостью ощущаешь: можно и нужно довериться всему, что есть вокруг!..”.
Бытие планеты еще не управляется разумом человечного человека, оно во власти стихии природных сил. И доверие в этом случае – необходимый шаг на пути оздоровления отношений человека и природы. Человечество наконец будет не вредить природе, а беречь ее богатства и врачеваться ею.
Как закономерна бытовая речь в рассказах о людях или сценках охоты и рыбалки, пробуждающих и азарт и страсть, так закономерна здесь и величавость, и торжественность “слова автора”, в меру насыщенного старославянизмами и ультрасовременными сочетаниями. Это две лексические грани одного образа. Они свидетельствуют, что автор не чужд народных представлений об отношении к природе, а порой и всеобщих заблуждений, и в то же время он стоит на уровне современных философских и естественнонаучных знаний. Заблуждения связаны с недооценкой наших страстей, которые нередко владеют нами сильнее разума, воспитанности и культуры, а народность – в неистребимом уважении к таинствам природы, к ее непредсказуемым действиям, к ее неисчерпаемым и неожиданным красотам. Пейзаж сам по себе, независимо от героя, словно бы и не существует в повествовании, он всегда как открытое сердце человека, жадно впитывающее в себя все, что дают ему тайга, поле, река, озеро, небо.
“На речке появился туман. Его подхватывало токами воздуха, тащило над водой, рвало о подножие дерева, свертывало в валки, катило над короткими плесами, опятнанными кругляшками пены”.
По ассоциативным связям, запрятанным в глубинах нашей памяти, представляем эту речку, но лирическому герою этого мало, он жаждет передать нам и то, как речка, покрытая туманом, преобразилась в его душе: “Нет, нельзя, пожалуй, назвать туманом легкие, кисеей колышущиеся полосы. Это облегченное дыхание зелени после парного дня, освобождение от давящей духоты, успокоение прохладой всего живого”.
Для выражения “себя”, своей человеческой сути, своей философии у автора нет пустых, дряблых, безличных слов, почти каждое – предельное напряжение, вызов и пламя. И поступает писатель так для того, чтобы выразить дорогое и наболевшее со всей любовью и яростью, на какую он способен. Он пишет так, потому что иначе писать не может.
Критических замечаний о языке романа “Царь-рыба” сделано немало. Но многие замечания, к сожалению, чаще всего решительно игнорируют специфику астафьевского языка, идущего все-таки из народных глубин, а отнюдь не изобретенного им.
Дело писателя – напоминать и полузабытые слова, давать им новую жизнь, писать выразительно, по-русски, обогащать язык и не выдуманными словами, а теми, которые употребляют миллионы.
Может быть, самая “публицистическая” глава романа – “Туруханская лилия”. Но она содержит в себе всю гамму звуков и красок, весь поток идей и чувств, которым захвачен автор. Здесь астафьевское слово звучит и в разных регистрах.
В главе “Туруханская лилия” вылеплен образ старого енисейского бакенщика Павла Егоровича, родом с Урала, но занесенного в Сибирь необоримой любовью к “большой воде”. Он относится к тем людям, что “сами все свое отдают, вплоть до души, всегда слышат даже молчаливую просьбу о помощи”. О нем рассказано немного, но подробно; он из той породы людей, которые “отдают больше, чем берут”. В самых простых словосочетаниях – “вплоть до души”, “слышит даже молчаливую просьбу” – чувствуется исчерпанность, предел возможного, за которым – мужество и самоотверженность, не признающая и не знающая предела.
В связи с Павлом Егоровичем и высеклись публицистические страницы повествования. Захотели едущие по Енисею стерлядкой угоститься – их Павел Егорович надоумил, но ничего не получилось:
“Павел Егорович выколачивал из вентеря плесневелую слизь – все в пороге и сам порог забрызганы грязью, похожей на коровий помет”.
Увидев этот “коровий помет”, услышав, сколь много тащит ныне река эти “сопли слизкие”, узнав, что здесь почти никакой рыбы нет, кроме “воняющей рыбехи”, человек, естественно, не выдерживает:
“Нет и никогда уже не будет покоя реке! Сам не знающий покоя, человек с осатанелым упрямством стремится подчинить, заарканить природу…”
Публицистика, начатая столь решительно и бескомпромиссно – “нет и никогда!”, продолжается не радующими сообщениями о загрязнении многих и многих водоемов страны.
Тоска по гармонии в природе, тоска по гармоничному человеку чувствуется здесь в “образе автора”:
“Ну почему, отчего вот этих отпетых головорезов надо брать непременно с поличным, на месте преступления? Да им вся земля место преступления!”
Но сам автор, озабоченный противоречиями действительности, тоже лишен желанной гармонии: говорит всюду на самой высокой ноте, часто резок и бескомпромиссен в оценках, проповедует и осуществляет поэтику крайностей, заострений, сгущений. Даже северная лилия, которая “никогда не перестанет цвести” в его памяти и которая как бы примиряет его с миром, смягчает его душу, наполняет верой в “нетленность жизни”, даже она в восприятии героя не лишена трагического смысла: “Она не знала темной ночи и закрывалась, храня семя, лишь в мозглую погоду, в предутренний час, когда леденящая стынь катила с белых гор и близкий, угрюмый лес дышал знобящим смрадом”.
А зачем, однако ж, здесь “лилия”? Духота, таежный гнус, отчего “тело мое замзгнуло”, и лилия, распятый на скале мужик, наглый разбой и – снова лилия… Не пустая ли это сентиментальность, не утешительная ли это философия? Дескать, радость она, лилия, нам все-таки доставляет, дескать, верю: рано или поздно вынесет саранку на берег и прорастет ее семя цветком! Так точно и сказано, что герой “заблажил”, увидев “голубушку лесную” – лилию: “Неужто такой я сентиментальный сделался?” И тут было “верую” в неистребимость жизни, следовательно, не так-то наивен герой повествования, как его подчас истолковывают, не простенькую, логически выстроенную систему мыслей он предлагает: вот чем сердце взволновано, потрясено и вот чем оно успокоится! Тогда не надо было бы возводить все огромное здание романа о человеке с обнаженным и кровоточащим сердцем, а рассказать еще одну историю о том, как всегда торжествует праведная жизнь и добро побеждает зло.
В “Царь-рыбе” охваченный возмущением против браконьерского разбоя в природе писатель не без некоторой растерянности думает: “Так что же я ищу? Отчего мучаюсь? Почему? Зачем? Нет мне ответа”.
Народ у В. Астафьева изображен многомерно, с выделением его контрастирующих характеров и социальных групп, и конфликты его никак не назовешь просто бытовыми. Разве можно примирить Акима и бывшего бандеровца Грохотало, разве можно поставить рядом Николая Петровича, живущего для семьи, для людей, и Георгия Герцева, индивидуалиста и эгоиста?
Свободная структура романа позволила В. Астафьеву обратиться к разным слоям общества, то подчиняя их описание какому-то внутри главы развивающемуся сюжету, то изображая несколькими мазками эпизодически, т. е. предельно кратко, как бы мимоходом, как старуху-переселенку, которая не могла и за тридцать лет забыть своего скорбного пути по Угрюм-реке.
Николай Петрович, брат писателя, – образ исключительной привлекательности. Он с малых лет, как только отец был осужден, стал кормильцем большой семьи. Отличный рыбак и охотник, отзывчив, приветлив, радушен, всем норовит помочь, как бы ни было трудно самому Мы встречаемся с ним, когда он уже умирает, поверженный и раздавленный непосильным трудом. “С девяти лет таскался по тайге с ружьем, поднимал из ледяной воды сети…”
Николая Петровича мы видим не только умирающим, когда чувства наши обнажены, сострадание естественно, но и на охоте, в семье, в дружбе с Акимом, в дни, когда он, Архип и Старшой подрядились в тайге промышлять песца. Песец в ту зиму не пошел, охота сорвалась, пришлось в тайге зазимовать. В этих труднейших условиях и выделился из троих Старшой – умом, пытливостью, опытностью в таежных делах.
Подвиг совершил Аким, спасая в тайге женщину. Каждодневно совершают его и рыбинспектор Семен, и его сын, Черемисин.
“…Семен верток, бесстрашен, стреляет, куда тебе с добром, на дармовую выпивку не идет – голыми руками его не возьмешь, но и он изнемог, взвыл однажды на собранье…”
Семен – и яркий характер, и выражение судьбы людей такого типа, и предельное выражение той проблемы, которая захватила автора.
Обаятелен Парамон Парамонович. Правда, он “крепко выпивает”, а потом “искупает свою вину перед человечеством” раскаянием. Но открыта добру душа Парамона Парамоновича, это он заметил желание одинокого мальчишки попасть на свой пароход и принял отеческое участие в судьбе Акима.
Эти люди навечно связали свою судьбу с красавцем Енисеем и, где бы они ни были, будут помнить о нем, стараться увидеть его, а умирая, наверное, как и старики, попросят вынести их на берег реки.
Глава “Уха на Боганиде” – необходимое звено в раздумьях автора о прошлом и настоящем, в анализе действительности, в раскрытии народных характеров.
Кроме Акима и его семьи, в главе изображена артель рыбаков.
Необычная это была артель: не оседлая и по составу непостоянная. Не менялись в ней лишь бригадир, о котором ничего существенного не сказано, приемщик продукции по прозвищу Киряга-деревяга, радист, повариха (она же кастелянша, завхоз и ворожея), акушерка Афимья Мозглякова.
Страницы, посвященные ожиданию рыбаков, приготовлению ухи, ужину за всеобщим столом – образец изобразительности, они могут украсить любую хрестоматию. Все так плотно, объемно и крупно, что действительно невозможно забыть. Какой-то тугунок, нескладный, с палец мальчишечка, первым получающий свою порцию из огромного котла, безраздельно захватывает наше внимание, словно нет сейчас ничего важнее него, как он, обжигаясь и захлебываясь, будет есть свою уху. А как вдруг тут возвысилась – другого слова для нее и не подобрать – славная девчушка Касьянка!
С не меньшей тщательностью обрисован Киряга-деревяга. Был он снайпером на войне, награжден медалью. Но пропил ее Киряга однажды в тяжелую минуту и страшно казнил себя за это. В остальном – прекраснейший человек, рачительный хозяин артельного дела, один из столпов гуманнейшей традиции на Боганиде.
В художественной ткани главы заметна та же экспрессия и напряженность, что и в лирических главах, но здесь явное преобладание этических форм. Мир на Боганиде предстает в объективном преломлении, он чуть-чуть описателен, всегда зрим и пластичен. Поселок – это “десяток кособоких, до зольной плоти выветренных избушек, сплошь однооконных, с амбарными крышами, затянутыми толем, хлопающим на ветру”. Место, где стоит поселок, изображено в деловито-спокойных тонах: “Песчаная коса отлога, до блеска промытая водой, зализанная волнами, сплошь утыканная вешалами для сушки неводов, спокойно, лениво вытягивается от мыса реки”. И жизнь одной женщины, ставшей на какое-то время центром главы, прослежена тщательно, от начала до конца. Имени мы ее не знаем. Мать семерых детей от разных отцов, и – все. Она дочь долганки и русского.
Удивительный характер рассмотрел в жизни В. Астафьев и вылепил его с таким искусством, что мы верим каждому его слову.
“Уха на Боганиде” – это гимн коллективным началам в жизни любого общества. А образы Павла Егоровича, Николая Петровича, Парамона Парамоновича, Киряги-деревяги, Старшого и Матери, все вместе взятые, есть поэма о доброте и человечности, не умозрительной, не сложной, а той, что разлита реально в народе и неприметно и свежо воплощается им в деяниях и поступках.
Не получил Аким образования, не приобрел больших знаний. Это беда многих из военного поколения. А вот трудился он честно и разные профессии приобрел с малых лет, потому что нелегкое выпало на его долю детство.
Аким рано начал понимать мать, случалось, укорял ее за беспечность, но любил и про себя думал о ней с нежностью.
Выразительно запечатлен процесс формирования мироощущения у подростка. Он постигает красоту мира и величие матери, подарившей ему этот мир. Потрясение, испытанное им, посещает, скажем прямо, далеко не каждого человека.
Мать умерла молодой. Как Аким страдал, когда подъезжал к родной, но уже пустой, безлюдной Боганиде! И как по-своему осмыслил слово “мир”, запомнившийся ему нарисованным на косынке матери.
Аким заботится о заболевшем Парамоне Парамоновиче, становится в нужную минуту нравственной опорой для Петруни.
Большая сцена отъезда из зимовья, когда Аким с трудом поставил Элю на ноги, и невольного возврата – одна из лучших в романе.
В ней Аким сделал нечеловечески тяжелую героическую попытку вырваться из плена зимней тайги и едва не замерз.
Глава “Сон в белых горах” вызвала в свое время наибольшее количество нареканий критики. Не удовлетворял многих прежде всего образ Гоги Герцева. Говорили, что он упрощен, прямолинеен. Да и сама история спасения Эли – история условная, романтическая, не в духе прозы В. Астафьева и т. п.
Герцев не вредил тайге, как “зубостав” или как три вооруженных хищника, он уважал законы. Но пренебрежение к духовному содержанию любой человеческой деятельности (лирики!), витавшее над головами “технократически” настроенных людей, давало о себе знать, приобретая подчас самые причудливые и уродливые формы. Авторская ирония и сарказм сопровождают Герцева всюду – и в столкновении с Акимом из-за медали Киряги-деревяги, переклепанной Герцевым на блесну, и в сценах с библиотекаршей Людочкой, которой он от скуки душу растоптал, и в истории с Элей, и даже там, где рассказано, как Герцев погиб и каким стал после смерти.
Астафьев обличает эгоцентризм, развенчивает философию индивидуализма.
Все браконьеры, как Дамка, Грохотало, Командор и Игнатьич, вышли в основном из старинного рыбацкого поселка Чуш или оказались тесно с ним связанными.
Дамка появился в Чуше случайно – отстал от парохода. Но “притерся Дамка к поселку…”.
Еще один тип чушанского браконьера, посложней Дамки: Командор умен, деятелен, потому более агрессивен и опасен. Сложность его и в том, что временами он задумывался о своей душе, дочь свою Тайку-красавицу любил до самозабвения и готов был для нее сделать все.
Однако браконьерничал Командор профессионально, так как урвать побольше и всюду где можно – смысл его жизни.
Грохотало – бандеровец, когда-то творил черное дело: жег красноармейцев и взят был с оружием в руках.
Портрет человекообразного животного с умственной неразвитостью и нравственной пустотой выполнен в традициях сатирической литературы, т. е. с широчайшим использованием сарказма, иронии, гиперболы.
В приемах изображения Грохотало и Герцева много общего. Но есть и разница. Заострения в образе Герцева иногда вступают в некоторое противоречие с внешне основательной психологической характеристикой.
Как-то не по-человечески дико пережил Грохотало свою неудачу с великолепным осетром, которого у него конфисковали. В. Астафьев мастерски передает его состояние: “Грохотало шевельнул горою спины, простонал вдруг детски жалобно и сел, озирая потухшими глазами компанию, узнал всех, растворил с завыванием красную пасть, передернулся, поцарапал грудь и удалился…” Стилистический строй романа неоднороден. Во многих главах господствует авторская взволнованная интонация, соответствующая его стремлению открыто высказаться или обличить, в главе “Царь-рыба” она сменилась традиционной повествовательной манерой от третьего лица и внутренними монологами главного действующего лица – Игнатьича. Он тоже браконьер, но самого “высокого класса”, все остальные, известные нам по роману, перед ним – мелюзга. Фигура браконьера Игнатьича в романе “Царь-рыба” неоднозначна. Игнатьич – фигура символическая, он тот самый царь природы, который в столкновении с царь-рыбой потерпел жесточайшее поражение. Физические и больше всего нравственные страдания – вот возмездие за дерзкую попытку покорить, подчинить или даже уничтожить царь-рыбу, рыбу-мать, несущую в себе миллионы икринок. Оказалось, что человек, признанный царь природы, и царь-рыба связаны у матери-природы единой и нерасторжимой цепью, только пребывают они, так сказать, на разных ее концах.
Итак, роман В. Астафьева “Царь-рыба” – произведение, поверяющее нашу жизнь критериями добра, красоты и истины, заставляющее задумываться над новым, что возникло в природе и обществе.
План произведения
1. Автор знакомит читателя с главным героем – Игнатьичем, увлекающимся рыбалкой, работающим наладчиком пил и станков. Игнатьич – самый зажиточный и умелый рыбак. Он занимается браконьерством, истребляя рыбу без счета и нанося вред природе.
2. Главный герой видит царь-рыбу и понимает, что ему не совладать с ней одному.
3. Игнатьич решает поймать рыбу самостоятельно и не зовет на помощь, чтобы не делить улов.
4. Рыбак падает в воду, запутывается в сетях и крючках.
5. Боясь утонуть, Игнатьич заговаривает с рыбой и зовет своего брата.
6. Главный герой понимает, что этот случай – наказание за совершенные грехи, и обращается к Господу с молитвой, прося о прощении.
7. Рыба освобождается и уплывает.
8. Игнатьич испытывает облегчение. Он получает еще один шанс для искупления грехов и начала новой жизни.
(1 votes, average: 5.00 out of 5)Царь-рыба