Анализ произведения Роальда Даля “Раз плюнуть”

Первым произведением, которое представило творческий мир Г. Даля, стал рассказ “Раз плюнуть” (1942), написанное на основе опыта авиакатастрофы, пережитой в начале Второй мировой войны. Даль мало повествует о падении самолета и нечетко о самих причинах этого. Он буднично констатирует, что “имел хлопоты, много-премного забот”, концентрируясь вокруг событий во время и после падения самолета. Повествование сначала выстраивается как детализированный, замедленный описание процесса мышления, сопровождавший попытки рассказчика выбраться

из кабины горящего самолета, а также его эмоций, когда тот вдруг понял, что, спасаясь, потерял нос. Финальная часть содержит калейдоскоп призрачных видений героя в госпитале. Рассказчик, тождественный автору, переживает ситуацию “испытания смертью”, в которой, в отличие от традиционного в литературе эмоционального шаблона, отсутствует страх.
Герои Даля, даже дети, не знают страха. Чаще всего страх сменяется любопытством, интересом: как будет действовать человек в деформированном мире. Для Даля доминантной становится личность, а ее тайна открывается в деформированной реальности.
Эмотивное пространство рассказа “Раз плюнуть” максимально ироничное. Трагизм катастрофы приглушается саркастично-ироничной исповедью. Именно так рассказывается о потере синхронности в действиях мозга и тела. Мозг знает, что надо выбираться из опасного места, но не знает, насколько поражено тело. Тело чувствует свои потери, но не способно действовать. Мозг и тело ведут вялотекущий диалог, словно шлют друг другу телеграммы: “”Здесь, судьбы, большой жар. Что нам делать? (Подписались) Левая Нога и Правая Нога”. Ответа не было довольно долго. Мозг осмысливал проблему. Затем, медленно, слово за словом пришел ответ: “Самолет горит. Убирайся – повторяю – убирайся – убирайся”. Приказ передали всей системе, всем мышцам ног, рук и тела, и мышцы принялись к работе. Они напрягались, как могли; они чуть толкали и чуть тянули, и они очень напрягались, но из того ничего не было. Наверх пошла такая телеграмма: “Выбраться не могу. Что-то нас держит”. Ответ на эту пришлось ждать еще дольше, поэтому я просто сидел там, дожидаясь, когда она придет, и с каждой секундой становилось все жарче”.
Вторым смысловым ядром повествования является каталогизация видений, которые выбрасывал мозг в состоянии полусмерти. Сначала привиделось сценка раскраски самолетов шутливыми рисунками и карикатурами, глядя на которые, немецкие пилоты так хохотали, что “не смогут никуда попасть… Ни в стожок сена, ни в дом”. В бреду приходит и понимание неспособности самой идеи: “Но могут ли немцы читать на английском?”. Последний сон полон образами смерти. Это и бледно-голубое небо, на котором нет ни одной тучки, и из которого сыплются немецкие истребители: “Они были сверху, снизу, с каждой стороны, и никуда от них не деться, я ничего не мог сделать”. Пули попадают в самолет, в тело, “а черные кресты давят меня вниз, танцуя, держась за руки, и я слышу, как поют их моторы: “Вот свеча, чтобы найти кровать; вот топор, чтобы голову отсечь”. И затем бегство полем, скала и за ней ничего – кроме тьмы… Я бежал так быстро, как только мог, и забежал прямо в темноту, и начал падать…”
Смерть, которая часто является элементом мировоззрения, в рассказе становится почти реальностью. Преодолевая ее, рассказчик продолжает во снах эмоционально ее переживать, как своеобразный переход из жизни в не-жизнь. Этот фрагмент, обусловливая многозначность и многоуровневость художественного слова, содержит и первый из будущих “мятежных стихотворений”, которые станут неотъемлемым признаком, авторского идеологического стиля Даля. Его речь проста и прозрачна. Обманчиво нейтральное повествование и эпическая лексика чередуются со словесными экспериментами, которые теряют свой колорит при их переводе.
При любых экспериментах с формой (документальный очерк, фэнтези, новелла ужаса, сценарий, роман, притча и т. п) в содержании произведений всегда заметны собственные фобии, комплексы, страсти, в которых угадывается автор. Игра смысловых теней и оттенков, переплетения документально-достоверного и фантастически-ужасного, пластично овеществленный материальность видений и “черный юмор”, иронические рефлексии в ситуации приближения смерти создают смысловое фон, оригинально выявляет скрытые эмоции, провоцируя и направляя читательское восприятие.
Даль не только писал и переписывал собственную жизнь, а бесконечно додумывал (“Скакун Фоксли”), проживая в слове то, что было, и то, что могло быть. Он абсолютно раскованно и свободно чувствует себя в сотворенном художественном пространстве, внезапно прерывая повествование риторическим вопросом (“А что делать с будущим? Каким должен быть следующий шаг? О чем мне писать дальше?”), неприкрыто и причудливо играя с читателем. Он убежден, что настолько завладел его вниманием, что может позволить себе по теоретизировать относительно развития сюжета, своеобразно признаваясь своей супер-компетентности: “Итак, если бы эта история была выдумана, а не правдивая, следовало бы выдумывать какой-то странный или шокирующий конец для нее. Это совсем нетрудно. Что-то такое драматическое и необычное. Поэтому прежде чем рассказать вам, что на самом деле случилось с Генри в реальной жизни, давайте на минуту остановимся, чтобы увидеть, что опытный писатель сделал бы с завершением сюжета. Его записи выглядели бы примерно так…”. Далее в лучших традициях постмодернизма, откровенно издеваясь, Даль перечисляет семь возможных вариантов развязки, иронично подытоживая: “Это было бы совсем неплохое окончание для беллетристического произведения, но эта история – не выдумка. Это – правда. И поскольку это правдивая история, она должна иметь правдивый конец”. Так многословно Даль убеждает в правдивости сплошь фантастической истории о Генри Шугера (“Удивительная история Генри Шугера”, 1971).
Творчество Даля – прихотливый синтез жизненного опыта, безудержной воображения и творческой свободы. Его любимый жанр – новелла. Созданные им ситуации всегда экстремальные, насыщенные ужасом предчувствия смертельной опасности, которую первым постигает читатель и с опозданием неотвратимо осознается персонажем в последние минуты жизни. Ни ужас в духе Сек. Кинга, ни тайна преступления в манере Агаты Кристи не являются определяющими для понимания его поэтики. Все это, а еще продуманная прозрачность стиля, погруженность в мир деталей делают возможными и мотивируют то, что изначально казалось фантастическим. Даль неутомимо повторяет: то, что кажется слишком фантастическим, возможно при определенных обстоятельствах. Его герои – обычные, рядовые люди, ситуации – знакомые, банальные, жизнеподобное. И именно в этой затрапезный обыденности притаилась опасность.
“Это едва ощутимая и малопонятная истина, – рассказывал Даль в одном из интервью, – что наслаждение, даже у нормальных людей, часто ассоциируется с болью… Писатели изобрели несколько действенных приемов, чтобы обеспечить мучительное удовлетворение своих читателей. Наиболее эффективным является, прежде всего, создание привлекательного образа – ребенка, нежной молодой женщины или доброжелательного старика, а затем придумать для него опасную ситуацию. Таким образом, тревога и предчувствие продуцируются в сознании читателя, и если писатель освоил ремесло, он будет наращивать опасность, и будет тянуть агонию до точки, когда мучительно невыносимым станет сам процесс чтения. Вот здесь надо, чтобы приостановиться, чтобы заронить зернышко ложной надежды и чтобы читатель передохнул. А потом медленно закручивать винт снова, все сильнее и сильнее, насколько способен художник. Именно это, как мы с вами знаем, и называется саспенс”.